Когда под ногами бездна (upd. перевод)
Шрифт:
— Мне очень жаль …
— Что ж, каждый имеет право иногда помечтать, верно?
Видит Бог, он умеет шутить, как никто.
— По идее, я должен трудиться под твоим началом, а ты — искренне стремиться к сотрудничеству. Папа считает, что необходимо свести воедино собранные нами факты.
Лейтенант поморщился, словно в нос ему ударила вонь, и пробормотал что-то неразборчивое. Потом сказал:
— Мне не нравится бесцеремонное вмешательство в мою работу, Одран; можешь ему передать. Он только затрудняет расследование и навлекает опасность на собственную персону.
— Ему так не кажется.
Оккинг
— Хорошо, что тебе нужно?
Я сел, стараясь скрыть неуверенность.
— Полная информация о Люце Сейполте и русском, убитом в клубе Чири.
Оккингу понадобилось несколько секунд, чтобы взять себя в руки.
— Господи, Одран, какая тут связь?
Ну, это мы уже проходили: он просто увиливал от ответа.
— Должны существовать какие-то общие мотивы или масштабный конфликт интересов, о котором мы не знаем; его следствие — происходящие у нас события.
— Не обязательно, — сказал лейтенант. — Русский вовсе не часть Будайина. Он мелкая политическая букашка, залетевшая на нашу территорию только потому, что ты назначил ему здесь встречу.
— Ты прекрасно умеешь менять тему разговора, Оккинг. Ладно, откуда взялся Сейполт и что он здесь делает?
— Немец приехал в город три или четыре года назад из Четвертого Рейха, по-моему, из Франкфурта. Значится как агент по импорту и экспорту. Сам понимаешь, под этим может скрываться что угодно. В основном имеет дело с продовольствием, специями, кофе, хлопком, тканями, восточными коврами, медью и бронзой, дешевыми украшениями, каирскими изделиями из стекла и другой мелочью. Похоже, заслужил большой вес среди здешних европейцев, заколачивает неплохие денежки. Ни разу не вызвал подозрений, что замешан в незаконной торговле, по крайней мере в солидных масштабах. Вот практически все, что мне известно.
— Тогда почему он направил на меня пушку, стоило мне задать пару невинных вопросов насчет Никки?
Лейтенант пожал плечами:
— Возможно, просто не любит, когда нарушают его уединение. Послушай, Одран, по твоему виду не скажешь, что ты самый честный человек на свете и благородный искатель истины. Бедняга вполне мог подумать, что ты явился, чтобы, угрожая оружием, ограбить его и исчезнуть, прихватив коллекцию древних статуэток, скарабеев и всяких мумифицированных мышек.
— Значит, ты был у него?
Оккинг покачал головой.
— Эх, Одран, Одран! Хочешь верь, хочешь нет — мне регулярно докладывают о том, что происходит. Разреши напомнить тебе: я довольно влиятельное лицо, глава местных правоохранительных органов.
— Извини, постоянно забываю о твоем высоком статусе. Итак, версия Никки-Сейполт тупиковая. А мертвый русский, Богатырев?
— Он ноль, мелкий чиновник, работавший на белорусов. Сначала пропал его сынишка, потом он поймал пулю психованного Бонда. Связывать его с убийствами еще нелепее, чем Сейполта.
Я улыбнулся:
— Спасибо, лейтенант. Фридландер-Бей хотел, чтобы я узнал, не появились ли у тебя за последнее время новые сведения. Уверяю тебя, я действительно не хочу мешать расследованию. Только скажи, что мне делать дальше.
Он поморщился.
— Я, конечно, могу тебе предложить отправиться добывать улики, скажем, в Терродель-Фуэго, или в Новую Зеландию, или еще куда-нибудь, лишь бы подальше от меня, но ты ведь только посмеешься… Так что, если хочешь,
— Ладно, — согласился я, поднимаясь. Меня только что послали… скажем, погостить у папуасов, но я хотел, чтобы у Оккинга сложилось впечатление, что я принял его слова за искренний совет. Возможно, у него имеются данные, которыми он не желает со мной делиться, несмотря на настойчивые призывы Папы. Это объясняет его наглую ложь. В любом случае, я обязательно вернусь сюда, когда лейтенант уберется из участка, залезу в полицейский компьютер и пороюсь в прошлом Сейполта и Богатырева.
Когда я вернулся домой, Ясмин указала на стол.
— Кто-то оставил тебе письмо.
— Письмо?
— Ну да, засунул его под дверь и постучал. Я подошла, и никого не застала; спустилась по лестнице, но на улице тоже не увидела ни души.
По моей спине пробежал холодок. Я разорвал конверт: короткая записка, напечатанная на компьютере.
«Одран, ты следующий!
Джеймса Бонда больше нет.
Я стал другим. Угадай, кем?
Подумай о Селиме — и поймешь.
Но это не принесет тебе пользы, потому что скоро ты станешь трупом!»
— Что там? — спросила Ясмин.
— Ничего интересного, — ответил я. Руки у меня слегка дрожали. Я отвернулся от Ясмин, скомкал бумажку и сунул ее в карман.
15
С тех пор, как у меня на глазах застрелили русского, я познал полную гамму доступных человеку эмоций: отвращение, ужас и ликование; любовь и ненависть; надежду и отчаяние; робость и решимость. Но ничто не сравнится со слепой яростью, переполнявшей меня сейчас. Игры кончились; любые соображения насчет справедливости, чести и долга вытеснились одной простейшей целью — остаться в живых. Время колебаний и сомнений прошло; сегодня угрожали мне. Анонимная записка расставила все по своим местам.
Клокотавшая во мне злоба обратилась на Оккинга. Он скрывал информацию, вероятно, что-то прятал, а значит, подвергал опасности мое существование. Поступи он так с Абдуллой или с Тами, я сказал бы: ладно, дело полиции. Но когда речь идет о шкуре Одрана, это уже личное, и, как только доберусь до лейтенанта, я заставлю его понять, в чем тут разница, заставлю!
Вне себя от бешенства, я шагал по Улице и репетировал предстоящее выступление в участке. Много времени мне не потребовалось. Вот как будет: Оккинг удивится, увидев меня снова, после того как выпроводил из кабинета где-то час назад. Я врываюсь внутрь, хлопаю дверью так, что у поганца заложит уши, а стекла едва не вылетят, сую ему под нос смертный приговор, вынесенный мне неизвестным автором записки, и требую правду и ничего, кроме правды. А станет упираться — сволоку его вниз, запру в одной из камер для допросов и немного побью о стены его собственного заведения. Готов поспорить, сержант Хаджар окажет мне любую помощь, если потребуется.