Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы
Шрифт:
Не помню своего отца в большей тревоге, чем в те дни. Его считали опытным и знающим врачом, однако, увидев маму в таком состоянии, отец растерялся. Я помню, что весь этот день он просидел у маминой кровати, сам ухаживал за ней, а когда, придя в сознание, мама начала кричать от боли, он тут же сделал ей укол. Это не могло, конечно, вылечить маму, но на какое-то время позволяло ей забыться сном. Мама проспала часов до семи вечера, проснулась, и отец дал ей другое лекарство, от которого боль немного унялась. Пока мама спала, отец что-то читал в своих книгах, отчаянно листал страницы в поисках
Ночью, когда отец уже ложился в постель, с маминой кровати послышался слабый голос:
— А как малыш?
Меня уложили в ту ночь в родительской спальне. Я смирнехонько лежал в своей постели и по привычке внимательно слушал, о чем говорят мать и отец.
— Все пройдет, — устало сказал отец.
Некоторое время в комнате было тихо, потом опять заговорила мама:
— Никак эта злополучная Тарон не оставит его…
— Что поделаешь — дети, они всегда стремятся играть со сверстниками.
— Но эта гадкая Тарон когда-нибудь погубит моего мальчика. Бог его уберег в этот раз. Только всемогущий. Ты же сам говорил, что ребенок чудом избежал гибели… Нет, выход один, я тебе уж говорила: его нужно поместить в интернат в большом городе.
— Это одни разговоры, а как наступает время отсылать мальчишку, ты противишься.
— Ну что поделаешь? Один он у меня, знаешь, материнское сердце… какая уж тут логика? Тебе не понять. Если б ты носил его девять месяцев в утробе, может быть, и понял бы…
— Я сейчас больше за тебя тревожусь, — ответил отец. — Боюсь, как бы у тебя камни не обнаружились в почках.
— Ты уж третий год об этом говоришь!
— И только теперь все больше в этом убеждаюсь.
— Давай тогда сделаем поскорее операцию. Если суждено, выживу. Хоть от болей избавлюсь, сил нет больше терпеть.
— Я сам тебя не могу оперировать. Даже подумать об этом страшно.
— Почему? Ты сделал столько операций на почках. В прошлом году приезжал староста из Маузу-Бага. У него тоже почки больные. Ты его прекрасно прооперировал, и он уехал здоровый. Помнишь?
— Помню. Но я и другие случаи помню. Я оперировал Лакшми, жену чаудхри Тата Рама, тоже по поводу почек. В нашей больнице она и скончалась.
— Значит, такова ее судьба. Если суждено, так и я умру. Хорошо еще, если от твоей руки умру.
— Ты о смерти, а я обдумываю, как тебя отправить в Лахор.
— В Лахор? — изумилась мать.
— В Лахор. Там живет полковник Бхатия, у которого я когда-то учился. Он крупный специалист по почкам и оперирует с такой легкостью, как я бреюсь. Если он возьмется тебя прооперировать, я буду спокоен.
— А как я доберусь до Лахора? — раздумчиво спросила мать. — Три дня пути на лошадях, потом день машиной и ночь в поезде. И где взять столько денег?
— Все упирается в деньги. — Отец, видно, что-то подсчитывал в уме. — Значит, примерно так: на дорогу в оба конца, на больницу, отдельно за операцию — меньше чем в две тысячи не уложишься.
— Ну, и где нам взять эти две тысячи? — Мамин голос звучал озабоченно. — Твоего жалованья только на месяц и хватает.
— Вот если бы твои драгоценности…
—
Мама сказала это, будто ей вдруг приставили к горлу нож и она от страха еле выдавливает из себя слова.
Расстаться ради собственной жизни с драгоценностями, которые она предназначала в дар жене своего сына?!
— Как тебе это все в голову могло прийти?! Я думала, сыграем свадьбу сына — дай, милосердный бог, ему вырасти поскорее, — станет взрослым, и я своими руками внесу свадебный паланкин для невесты и все свои украшения на нее надену…
Мама надолго замолчала, и очень странными показались мне ее глаза в мягком полумраке комнаты, освещенной затененной лампой. Счастливые глаза размечтавшейся матери… Вот уже вырос ее сын, вот он едет на коне впереди свадебной процессии. Громко играют флейты. К дому подносят свадебный паланкин, и она, мама, откинув покрывало с невестиного лица, любуется его прелестью… Изнемогающая от боли, истерзанная болезнью, которая могла оказаться смертельной, обессиленная мать… О чем ее материнские мечты? Ей ничего не надо для себя: она мечтает о счастье мужа и прежде всего сына, но никогда не думает о собственном счастье. Эта истина открылась мне в полутемной спальне в глазах, светившихся необычайной нежностью…
— Ты спишь? — нарушила, мама молчание.
Отец ничего не ответил, а тихонько замурлыкал:
— «Когда ушко порвалось…»
— Опять эта песня! — сердито заметила мама. — Ночь, лучше бы ты помолился или что священное спел.
— «Когда ушко порвалось», — продолжал напевать отец.
Мне уже давно мучительно хотелось спать, и я заснул под папину песню.
Вот уже три недели, как мама слегла. Боль то отступала, то возобновлялась с новой силой. Мама очень исхудала, а на лице отца залегли морщины тревоги. В доме поселилась пугающая печаль. Мама настаивала на операции, отец упорно оттягивал сроки — он понимал, к каким опасным последствиям она может привести. На лице его появилась мучительная неуверенность, он никак не мог решиться.
Однажды ночью, когда он думал, что я уже сплю, а слуги ушли к себе, он встал с постели, тихонько подошел к своему халату, висевшему на стене, достал что-то из кармана и положил в изголовье маминой кровати:
— Спрячь.
— Что это?
— Кошелек с двумя тысячами.
Мама рывком села в постели и зажгла свет. В руках у нее оказался голубой полосатый кошелек, она открыла его и заглянула внутрь. Из кошелька торчала пачка денег. Взглянув на отца, мать пересчитала деньги. Две тысячи рупий.
— Где ты их взял?
Отец не ответил.
— Я спрашиваю — где ты их взял?! — настаивала мать.
— Взятку дали! — сказал отец, понурив голову.
Мать молчала, пачка денег подрагивала в ее ослабевшей руке. Отец медленно заговорил:
— Подрались раджпуты, что живут возле озера. В поле подрались два родных брата: тхакур Чайн Сингх и тхакур Найн Сингх. Известные люди и очень богатые. Денег у них куры не клюют, им раджа джагир пожаловал. И поле это им не нужно, но, видишь ли, это для них вопрос престижа. Оба за ножи схватились, обоих вчера привезли в больницу с ножевыми ранами…