Когда сбывается несбывшееся… (сборник)
Шрифт:
— Получилось, — сказала она, устало присаживаясь на диван, на котором валялись женские бельевые принадлежности. — Так, ни в какую поликлинику он не пойдет. В милицию — тем более. Сейчас ему этот шум не нужен, — продолжала вслух рассуждать женщина. — И с разводом я потяну. Не явлюсь в суд первый раз, второй… А разведут нас только после третьего суда. Мне выгодно потянуть время. Получается, что я забеременела, еще когда была официально замужем… Да разве мало таких мужиков, которые, собираясь разводиться, спят, тем не менее, на два фронта? Пусть в суде попробует доказать потом обратное.
Ее размышления прервал телефонный звонок. Так рано, в четверть
— Что с Виктором? — почему-то шепотом, как будто он мог услышать ее голос из телефонной трубки, спросила Ирина Михайловна.
— Да ты бы лучше спросила, как я себя чувствую или рассказала мне, как ты себя чувствуешь, — резко перебила ее Мила. — Да ушел он уже, что ты там шепчешься… Как твое здоровье?
— Наглоталась таблеток, а спала все равно плохо. Какой уж тут сон… Переживала, вдруг с Виктором что случится. Ты такое удумала, ужас, — запричитала мать. — Все же, Виктор, к дочке хорошо относится. Вот согласился все свадебные расходы взять на себя. И потом — обещал молодым на первых порах помогать материально. Ты бы подумала, как ты перед Викой хотя бы будешь выглядеть?
— Это меня меньше всего волнует, — сказала Мила, раздражаясь. — Ты бы лучше пожалела, что мы квартиру не увидим, на которую очередь подошла…
— Да, может, ему и не дадут, раз семейные обстоятельства переменились, — отозвалась мать.
— Это у нас они переменились, а не у него. Разведется, женится и ребенок будет. К тому же — проживают в гостинице. В крайнем случае, если припечет — кооператив купят. Впрочем, это уже не наши заботы…
— Я все же советую тебе отказаться от этой жуткой затеи и смириться с обстоятельствами, — сказала Ирина Михайловна.
— Ну, я уже давно поняла, что ты хочешь, чтобы я поздравила молодых и фату новоиспеченной невесте подержала на свадьбе, — зло сказала Мила матери. А ты не подумала хотя бы о том, как я буду жить дальше на одну зарплату? Да, духи, цветочки, конфеточки, которые я имею иногда благодаря своей работе — это все приятно, конечно. И работой я довольна. Но зарплата — сто рублей в месяц. Такую хорошо получать на карманные расходы, когда мужик в дом деньги приносил. Мне на сто рублей не прожить…
— Многие на эти деньги всю жизнь и живут, — вздохнула Ирина Михайловна и хотела еще что-то сказать, но дочь перебила ее.
— Все. Это моя жизнь. И я буду поступать, как считаю нужным. И давай больше не возвращаться к этой теме. — И чуть смягчив интонацию, попросила, — позвони Татьяне Гавриловне, скажи, что я сегодня не выйду на работу. Придумай что-нибудь… Отбрешись за меня. Мне надо хотя бы выспаться. Ну, все, я отключаю телефон.
Мила подошла к окну, чтобы задернуть шторы. И затемнив комнату от утреннего света, направилась к тахте. Хотела было уже прилечь, но взгляд ее упал на большой настенный календарь, картинка на котором изображала идиллию: далекое море и пальмы на берегу, залитые светом тропического солнца.
— Надо запомнить этот день, — сказала она.
Женщина подошла к тумбочке, над которой висел календарь, взяла лежавшую на ней шариковую авторучку с красными чернилами и обвела неровным кругом дату — 17 мая. 17-е мая 1987 года…
— Ничего, — процедила Мила сквозь зубы, — они тоже запомнят этот день.
Под словом «они» подразумевались, конечно же, Виктор и его новая пассия.
— Ничего, что об этом красненьком кружочке знаю пока только я, — сказала Мила, направляясь к тахте. — Когда-то и они узнают… Теперь это даже — «вещдок». С этого дня и начнем вести отсчет, —
Она даже нервно хохотнула, представив, как однажды, спустя какое-то время, можно будет позвонить его суженой в гостиницу, и спросить у нее, как у подружки по несчастью, как она с тошнотой борется… Пусть поделится опытом…
— А ведь он вряд ли ей станет рассказывать, что заночевал у меня. Как же: ее нельзя сейчас волновать. Что ж, тем хуже для них, — сказала Мила, с удовольствием потягиваясь и раскинув вширь руки на тахте. — Это сейчас он выкрутится. А потом… Потом окажется, что скрыл весьма пикантные обстоятельства. Пусть рассказывает потом про кофе, в который что-то подсыпали, и про беременность, к которой он не имеет никакого отношения. Ночевал? Ночевал… Что и требовалась доказать.
Мила закрыла глаза. Она, наконец, успокоилась. Впервые с того самого дня, как Виктор позвонил из-за границы и сказал, что хочет развестись. И успокоенная, она быстро стала погружаться в сон.
Засыпая, она даже не успела подумать о том, что рожать ребенка в сорок два года, это совсем не то, что в двадцать два. Еще надо было бы подумать и том, что ей придется отказаться от многих приятных и привычных вещей. От алкоголя и курения, например. От праздного времяпрепровождения. От должности, которой она дорожила, несмотря на маленькую зарплату. (Она знала, что на ее место есть немало претендентов). Мила как будто забыла, что с ее нескладной и без того фигурой вскоре она вообще превратится в каракатицу, и сильный пол утратит к ней и без того не самый пылкий интерес. Одного из этих обстоятельств было уже вполне достаточно, чтобы вывести ее из равновесия. А совокупность грозила взрывом… Да и не мешало бы подумать еще и о ребенке… Начало беременности протекало в состоянии полнейшего стресса, что уже не могло на нем не отразиться, не говоря уже о никотине и выпивке.
Вообще-то, незапланированная беременность постоянно, так сказать, наяву, возвращала ее мысли невольно к Гарику-фуфло, которого предстояло вычеркнуть из своей жизни, чтобы он не путался под ногами. А других мужчин ей в ближайшие три-четыре года не видать, потому что надо будет заниматься ребенком. На помощь матери вряд ли придется рассчитывать, потому что той придется помогать Вике. А несколько лет неизбежных бессонных ночей… Как можно было думать об этом, если она и в молодости с Викой все это с трудом перенесла и превратилась в истеричку. И какой-то доктор-невропатолог даже тогда, в далекой молодости, настоятельно советовал ей пройти восстановительный курс лечения в клинике неврозов…
А еще ей предстояло воспитывать ребенка самой. И можно было бы подумать также о том, что когда ее ребенок пойдет в первый класс, ей будет почти пятьдесят. И сама она уже несколько лет будет бабушкой, потому что Викин и ее ребенок будут погодками. А еще, наверняка, предстоят изматывающие суды, для которых тоже нужны силы и здоровье…
Если рассуждать здраво, то все, что покушалось на привычный уклад ее жизни, было Миле не нужно. Она прекрасно понимала, что ее бабий век катится к закату. Сколько ей осталось еще погулять? Год, два, три? Сказ о том, что в «сорок пять баба ягодка опять» был явно не про нее. А раз так, то осознания того, что она недогуляла или чего-то недобрала, при ярком дневном свете и трезвой памяти было вполне достаточно, чтобы превратить ее дальнейшую жизнь в кошмар… Но зачем думать о плохом?