Когда тают льды. Песнь о Сибранде
Шрифт:
Наутро я проснулся почти что бодрым: спустился в подвалы, ополоснулся в лохани, соскоблил со щёк лишнюю растительность. Я надеялся, что неприятность на испытаниях уже забыта, и Деметра поможет мне с обрядом: хоть Люсьен и разъяснил ритуал, но ведь не получалось у меня воспроизвести всё как положено. Может, госпожа Иннара подскажет, что именно я делаю не так?
Дочь Сильнейшего я обнаружил раньше, чем планировал: едва вышел из жилой башни, тотчас наткнулся взглядом на невысокую фигурку, замершую среди извилистых тропинок внутреннего сада. Деметра стояла ко мне спиной, и этим безотлагательно воспользовался её жених, сопровождавший неофициальную главу
Я замер как истукан, чувствуя, как свежевыбритые щёки покрывает неровный румянец, – а в следующий миг двери за мной распахнулись, выпуская в новый день проснувшихся адептов.
– Сибранд! – звонко поприветствовала меня Зорана, и госпожа Иннара вздрогнула, оборачиваясь. – Ты где был?! Мы так волновались! А Люсьен с тобой?
Взгляд Деметры сказал бы мне больше, если бы я лучше видел сквозь багровую пелену, заслонившую взор. Дейруин за спиной невесты беззвучно усмехнулся, глядя мне в глаза, и я понял, что с треском проиграл эту битву. Игнорируя вопросы Бруно и Дины, удивлённые взгляды Мартина и Айлина, я развернулся и шагнул обратно в ещё открытые двери.
Долгими сборы не оказались: доспех я надел поверх мантии, двуручник приладил за спину, бумаги с описанием ритуала и учебные записи уместились в кожаную сумку, припасов я не имел, но монеты ещё оставались, так что разживусь по дороге. Предвкушая нежеланные встречи, я вышел наружу – но страхи оказались тщетными. Не ждала меня Деметра, разошлись по своим делам товарищи, только Оук копался у конюшен, убирая за лошадьми.
– Домой? – угадал зеленокожий, осторожно распрямляясь.
Я только кивнул: голосу не доверял.
– Деметре передать чего? – поинтересовался оглум, разглядывая меня пристально, даже с сочувствием. – Адепты гильдии перемещаются по Миру только с разрешения Сильнейших…
– Мастер Дамиан мёртв, – жёстко напомнил я, забираясь в седло. – Как только пришлют замену, я доложусь новому главе.
Оук только блеснул красными глазами, когда я хлестнул поводьями, рысью покидая задний двор. Цокот копыт по убранным дорожкам сменился глухим топотом по каменному мосту и перешёл в тягучий скрип заснеженных горных троп. Я понукал Ветра торопливо, не давая ходу мыслям. Скорее домой, Великий Дух! Что ещё я здесь забыл? Приехав за исцелением, увлёкся тёмными искусствами, магами и званиями, друзьями и…
И больше никем.
Я врал себе, чтобы только не думать о тёплых ореховых глазах бруттской колдуньи, – но сердце наказывало своеволием в ответ, подбрасывая новые образы в мысленный костёр: светло-русые, почти каштановые волосы, мягкие плечи под тонкой тканью ночной рубашки, бледная кожа, тонко очерченные губы…
Я успел вовремя: исповедник Кристофер ещё не покинул гостеприимную мельницу.
– Слышал вчера, что духовник направляется в Кристар, – глухо проговорил я, не глядя в глаза удивлённому хозяину. – Передай ему, отец, если желает – я сопровожу. И проводника от Ло-Хельма выделю. Скажи – я староста деревни. Мне может довериться.
– Доверился бы даже простому адепту из гильдии магов, – отозвался за спиной мельника исповедник. – Вовремя ты, чадо: вдвоём дорога всё же покороче будет. Отправляемся?
Я кивнул, отворачиваясь от прильнувших к окнам лиц: женского и детского. Небо откликнулось редкими снежинками, упавшими на землю так же мягко, как и моя задохнувшаяся надежда
Исповедник меня не трогал, за что я был ему мысленно благодарен. Ни слова не проронил, даже когда я, ругаясь сквозь зубы, вытаскивал застрявшего в глубоком снегу Ветра, и не толкал тихих речей у вечернего костра. Вероятно, я ему казался раненым зверем: даже лёгкое касание раздражало рану. Единственное, чего мне хотелось – это тишины и одиночества, так что в конце концов разозлился на самого себя, что предложил помощь в дороге незнакомому духовнику. С кем другим, может, и посвободнее бы пришлось; с исповедником я ещё острее чувствовал, как бушуют в груди отнюдь не добрые чувства.
Не утихала боль – разгоралась с каждым днём сильнее, лишь изредка обманчиво прячась на дне выгоревшей души. И яркие светлячки надежды разочарованно гасли, каждый раз ещё больше ожесточая и без того загрубевшее сердце. Я навсегда останусь один на один со своими проблемами, и не найдётся никого, кому я сумею в конце концов открыться. Только бы не прорвало болезненный нарыв раньше времени…
– Дома ждёт кто? – поинтересовался вскользь духовник, как только мы проехали последнее поселение. Путь через лес был опасен, но и короток: если обходить вдоль побережья, терялось много дней пути.
Я ответил не сразу: прислушивался к шорохам в чаще. Зверьё на широкую дорогу обычно не выбегало, обходило редколесье стороной, но я уже не доверял ни миру, ни себе.
– Дети.
– Счастливый.
Я только и сумел, что удержаться от дурного слова. Счастливый, как же!
– Я вот семьёй не обзавёлся, – продолжал, будто не замечая моего перекошенного лица, Кристофер. – Повстречал как-то женщину… слишком поздно повстречал. Принял тайные обеты в юности и в тот же год с нею и столкнулся. Она тогда только сбежала из дому. Сильная была, гордая…
– Ну и? – не слишком вежливо оборвал я. – Ты с ней объяснился, отец?
Исповедник грустно усмехнулся в короткую светлую бороду, скользнул взглядом по заснеженным деревьям, утопавшим в снегу. Чем дальше мы продвигались на северо-восток, тем суровее становилась стонгардская зима – здесь, в уже привычных мне краях, она воцарилась давно и надолго, в отличие от безветренных низин Унтерхолда.
– Разве я мог? – вздохнул, не разжимая губ, духовник. – Я стыдился собственного чувства. Принявший обеты засматривается на женщину, мечтает о земном… Она сама ко мне пришла. Не объяснить – потребовать, – улыбка скользнула по красному от мороза лицу, на несколько бесконечно долгих мгновений преображая загрубевшие черты. Верно, что в молодости исповедник Кристофер собирал заинтересованные женские взгляды повсюду, где бы ни появлялся. – Говорю же, сильная была, смелая… Мы поговорили, и она ушла. До сих пор слышу звук захлопнувшейся двери.
– Больше ты её не видел, отец? – спросил я, не замечая, как гнев и внутреннее напряжение отступают, позволяя отстранённому интересу заполнить опустевшее нутро.
– Нет. Только слышал, что подалась в вольные разбойницы, да спустила жизнь на ветер: замуж не вышла, детей не родила. Молюсь о ней Великому Духу – может, подарит ещё одну встречу. Она не назвала мне, откуда родом – сказала, так будет проще нам обоим. Не станем вдруг искать друг друга в минуты слабости, не будем цепляться за ложные надежды. Мудрой уже тогда была, хотя и тщательно это скрывала. Грубостью маскировала нежность, шутками острый ум. Ты бы видел её душу так, как я, чадо! Под самой крепкой бронёй обычно скрывается самое ранимое сердце…