Когда тают льды. Песнь о Сибранде
Шрифт:
– Все ваши уже покинули город, – обратился ко мне один из воинов, шагнув вперёд. – Прошло спокойно. Велено вас не трогать, местных по шерсти гладить, чтоб не огрызались, проводить господ адептов под белые ручки.
Я бросил на Люсьена быстрый взгляд: молодой брутт опирался одной рукой о шею недовольного Ветра, второй растирая красные глаза, и то и дело ронял отяжелевшую голову на грудь, норовя вот-вот съехать с седла.
– А тебе это передали, – продолжал стражник, глядя мимо меня. – Возьми, капитан.
Я принял из загрубевшей руки аккуратно сложенный лист
Зорана с Диной подлечили рану, как сумели, но полностью следы не вывели, да и боль сняли лишь на время.
– Шрамы останутся, – напророчил тогда Люсьен.
Что сподвигло молодого колдуна отправиться с нами, я до сих пор не знал: судя по тому, что я слышал от товарищей, брутт приветливостью не отличался, появляясь время от времени то тут, то там, встревая в разговоры и даже затевая общие дела, но при этом никогда не мешаясь с адептами и не участвуя в им же развязанных начинаниях.
Сейчас Люсьена не будила ни неизбежная тряска, ни ощутимый предрассветный мороз, острыми иглами забиравшийся под кожу. Даже я подмёрз, ёжась от ветра в тонкой колдовской мантии, уже трещавшей в плечах. Единственная тёплая рубашка сгорела у ворота так, что починить было почти невозможно, легче пустить на нужды. Проклятый альд, вероятно, танцевал бы от радости, узнав, как попортил мне жизнь огненным дыханием, – вот только едва ли ему в голову пришла бы подобная мысль. Новая рубаха для имущего – мелочь; роскошь для такого, как я.
Я повёл коней в обход горной дороги – снегом замело скользкие камни, опасное место для лошадей – и вывел их широкой тропой, ведущей мимо мельницы наверх, к ущелью. Крепость магов сейчас терялась в спустившемся тумане и снежной крошке; с низины я не видел даже дороги, по которой, вероятно, ещё добирались к родным стенам некоторые из отгулявших адептов. Рано пришла зима в долину Унтерхолда; в Ло-Хельме, вероятно, вновь замело под самые окна…
У моста, перекинутого через быструю речушку, спускавшуюся с гор, Люсьен издал невнятный звук и накренился в седле, съезжая набок. Мельком обернувшись, я тотчас бросил поводья, чтобы поймать падающего с коня брутта. Не выругался я только потому, что боялся потревожить лошадей: и без того фыркали, лишившись поводыря.
Молодой колдун выглядел скверно: зеленовато-жёлтое лицо, тёмные круги под глазами. В себя Люсьен не пришёл даже от крепкой оплеухи, так что я забеспокоился ещё сильнее. Хоть брутт и выпил изрядно, таких последствий я не ожидал. Может, устал, растратив на испытаниях все силы? Ведь не мастер же он – отдал, видимо, последние соки на магических обрядах…
– Чего забыли? – хмуро поприветствовали нас со стороны. – Заблудились? Так я укажу путь…
Я обернулся. Из-за невысокого забора за нами наблюдал пожилой мельник, и мрачная решимость в его глазах подчёркивалась
– Не мудрствуй, отец, – нахмурился я, прикидывая, как бы половчее забросить Люсьена в седло. – Не видишь: плохо человеку.
По морщинистому лицу сразу стало видно, что думает мельник обо мне с бруттом. Да и здравое сомнение в том, что колдуны тоже люди, мелькнуло в подозрительном взгляде неоднократно.
– А я тебя знаю, – вдруг неприязненно сощурился мельник. – Ты у меня давеча муку закупал. Я ещё удивился маленько, зачем тебе одному столько…
Люсьен безвольной куклой сполз на землю, как только я утвердил его на ногах, и я едва не сплюнул в сердцах. Колдовская мантия угрожающе затрещала в плечах – верный признак того, что мышцы напряжены.
– Как видишь, я не один, – раздражённо гаркнул я. – Тебе-то что, отец?
– Зарёкся я иметь дела с колдунами, – насупился старик. – А ты обманом вынудил…
Великий Дух!..
– Мог и спросить, раз так пёкся о данном слове, – в свою очередь огрызнулся я, поглядывая на брутта: тот выглядел совсем уж скверно. – Я бы не соврал.
– Сын бездны! – тотчас вскипел мельник, взмахнув топором. – Откуда мне было знать, что один из нас, дитя Стонгарда, якшается с этими!..
Запальчивый ответ прервал протяжный стон: Люсьен на краткий миг пришёл в себя, но почти тотчас вновь уронил голову на грудь.
– Чего с ним? Не стерпел нашей стонгардской медовухи? – презрительно фыркнул склочный старик, и я едва сдержался, чтоб не сплюнуть в него коротким разрядом. Вот ведь искушение! Имея силу, да не пользоваться…
В этот раз я приветливому хозяину, у дома которого так неудачно скрутило моего спутника, не ответил. Присел на корточки перед сидевшим на земле Люсьеном, приподнял пальцем за подбородок. Гримаса боли исказила молодое лицо, губы побелели – вот-вот отдаст Творцу душу. Отравился чем, что ли? Как там говорила Деметра на редких занятиях? Чтобы понять, где болит…
Я мысленно, беззвучно шевеля губами, выговорил нужное заклинание, касаясь второй рукой высокого лба, покрытого мелкими бусинками пота. Боль оказалась острой, как разряд – ядовитой стрелой в голову, выворачивающими судорогами по всему телу. Великий Дух! Никогда, пожалуй, такой боли я не испытывал – ничего похожего на ранения, удары, ушибы, и уж точно не отравление – рвались жилы и мышцы, но не утроба.
– Да что с тобой, брат, – отняв руку, тихо проговорил я, разглядывая искажённое мукой лицо.
– Помирать у моего порога собрались? – заволновался за спиной мельник. – Погоди уж, сейчас… хоть воды вынесу…
Я лихорадочно размышлял: даже если сгребу Люсьена в охапку и вдвоём оседлаем Ветра, то в спускавшуюся с вершин метель скоро ли доберёмся до крепости? Кроме того, не растревожу ли его боль ездой? Знать бы ещё, что с ним, и отчего так внезапно…
– Вот, – пихнули меня в плечо деревянным ковшом. – Дай ему.
Я поднёс к побелевшим губам Люсьена кромку посудины, но вода только стекла по подбородку – челюсти молодого колдуна будто судорогой свело, разжимать ножом только…