Когда уходит земной полубог
Шрифт:
Но прошлое наложило свой отпечаток на характер Мазепы: ему ничего не стоило в нужный час превратиться из заслуженного грозного гетмана в самого льстивого царедворца.
— Господин канцлер, осмелюсь занять у вас минутку вашего бесценного времени! — Гетман первый поклонился Головкину и приложил руку к сердцу.
Гаврила Иванович, который по своему характеру в общем-то был человек простодушный, несколько смутился от такого приветствия: с одной стороны, приятно, когда тебя величают канцлером, но с другой — он всё же пока управляющий делами,
Но сколь приятно звучит из уст такого могучего и заслуженного вельможи это сладкое слово — канцлер!
И, поддавшись дружескому чувству к старому гетману, Головкин вдруг ляпнул в простоте душевной:
— Ах, Иван Степанович, Иван Степанович! Не бережёшься ты, батюшка! Снова на твою голову донос свалился!
— Кто же сей злодей доносчик, знаю ли я его? — Мазепа решительно подступил к подканцлеру. Но тот уже сообразил, что сказал лишнее, и роток на замок!
Впрочем, к каждому замку можно подобрать золотой ключик, и гетман разыграл горькую обиду:
— Что же, Гаврила Иванович! — переменился он на глазах. — Коли ты по старой дружбе боишься поведать мне самую малость, явлюсь сейчас к самому государю, упаду ему в ноги и попрошу казнить или миловать. Думаю, надёжа-государь меня, невинного, простит, а злодея доносчика с головой мне выдаст!
«А старый лис прав-таки, — подумал Гаврила Иванович. — Государь из-за одного почтения к преклонным годам гетмана опять милует, а я в прямых дураках окажусь! Да и злого недруга при дворе заимею!» И подканцлер решился, взял Ивана Степановича под локоток и отвёл в оконную нишу. Там прошептал на ухо:
— Запорожец один к нам пожаловал. Байки сказывает, что видел какого-то твоего посланца, монаха-чернеца, в турецких Бендерах и сам слышал, как он с греком Згурой шептался весьма громко. И имя твоё, Иван Степанович, там летало. А в конце той беседы вручил сей монах от твоего имени Згуре некое письмецо. Понимаешь?
Мазепа изобразил недоумение, и Головкин, жалея простодушного гетмана, стал ему растолковывать, яко младенцу:
— Грек сей человек не простой, служит оный Згура толмачом в турецком посольстве, что едет сейчас через Речь Посполитую к Станиславу Лещинскому, которого шведы польским королём кликнули! Теперь понимаешь, кому он твоё письмецо передаст?
— Какое письмо? Не писал я никаких писем и никаких чернецов и греков в Бендерах не ведаю! — замахал руками Мазепа. — Опомнись, Гаврила Иванович, опомнись! Разве я своему государю изменник?! А что запорожцы злобу на меня таят, так за то, что я их воровские обычаи вывожу и заставляю их жить по-христиански, а не по-язычески! О том вся Украина знает! — Гетман даже старческую слезу пустил.
— Так и я государю доложил и думаю, Пётр Алексеевич мне поверил! — не без тщеславного самодовольства сказал Головкин, который, попав в ближайшее окружение Петра, мог теперь называть царя по имени-отчеству.
— Спасибо за правду, Гаврила Иванович, ободрил старика! Бардзо дзенкую! —
— То-то я всем твержу, что по своему придворному уму новый русский канцлер — второй Соломон! У какого государя есть такой канцлер? Разве что у великого короля Генриха IV, говорят, Сюлли был. Так всё то в прошлом! — Гетман всё норовил прильнуть к ручке своего благодетеля.
— Полно тебе, Иван Степанович, полно! — окончательно смешался простодушный Головкин. — Да и не канцлер я ещё, а подканцлер, куда мне до покойного Фёдора Алексеевича!
— Быть, непременно быть тебе вскорости полным канцлером, Гаврила Иванович! И я тебе в том отныне прямой помощник! — Мазепа говорил так убеждённо, словно и не пускал слезу минуту назад! Снова перед Головкиным стоял могущественный вельможа, верящий в свою силу. Только вот при расставании Мазепа не сдержал тревогу и, как бы невзначай, переспросил:
— А где ныне тот клятый запорожец обретается?
— В Москву отправлен, там с него и допрос на дыбе снимем, дабы не завирался! — И, глядя на изменившееся лицо гетмана, Головкин утешил: — Да тебе-то бояться нечего, Иван Степанович, коли ты сердцем пред царём чист, яко голубь. Дай срок, снимем допрос в Преображенском и выдадим тебе болтуна с головой!
«Выдать-то выдадите, а вдруг что и спознаете? Тогда не запорожцу, а мне на дыбе висеть!» — Мазепа хмуро поглядел в спину поспешившего на царский зов Головкина. И ежели бы Гаврила Иванович на миг обернулся, он поразился бы лютой злобе, которая таилась в старческих глазах с густыми красными прожилками.
«Что же, по всему видно, нет у царя ко мне прежнего доверия! — размышлял старый гетман, возвращаясь из замка. — Потому и на военный совет пригласили с запозданием, чтоб свою стратагему мне не выдать. И что ещё может наболтать тот запорожец, что напал на след Згуры? Ну да посланца моего у москалей в руках точно нет, а что казак болтал, всегда легко представить простым оговором!» — сам себя убеждал Мазепа.
И всё же тяжело было у него на сердце, когда он воротился в свою резиденцию, расположенную в богатом шляхетском доме. Даже цветущий вишнёвый сад не порадовал сегодня гетмана.
А здесь ещё генеральный писарь Орлик огорчил его нежданной и смутной новиной: светлейший князь Меншиков, помимо его, Мазепы, воли, приказал компанейскому полковнику Танскому выступить в поход и соединиться с русскими драгунами, стоящими на Висле. Компанейцы меж тем числились гвардией казацкого войска, и распоряжался ими только сам Мазепа.
— Может ли быть большего поругания, осмеяния и унижения моей особе! — сразу вскипел гетман. — Князь Александр Данилович всякий день со мною видится, всегда со мной конверсует и не сказал мне о том ни единого слова! А сейчас без моего ведома и-согласия рассылает ордонансы людям моего регимента!