Когда умирает актёр
Шрифт:
Ева: И Жан Габен был каменщиком, но был и великим актером.
Том: Жан Габен был киноактером, а в кино и лошади хорошо играют. Вы, кстати, помните фильм Феллини, в котором были прекрасно использованы натурщики. Но любой из них в театре просто провалился бы. И Лоренс Оливье никогда не стал бы тем, кем стал, если бы не работал в семье евангельского священника, где его окружали книги и образованные люди. Оливье десять лет играл в школе Брута в «Юлии Цезаре» Шекспира. Учился в колледже Святого Эдварда в Оксфорде. А с 1924 по 1926 год посещал актерскую школу «Fogerty» в Лондоне.
Ева: Но и он ушел в кино.
Том: Я никогда
Ева: Но с другой стороны, если бы не было кино, вы бы так никогда и не увидели, как играет Оливье.
Том: Ошибаетесь. Я видел его в театре в пятьдесят седьмом году, когда они были на гастролях в Загребе с «Титом Андроником», видел его в Лондоне в шестьдесят восьмом в спектакле «Три сестры» в National Theatrea, по которому позднее сняли плохой фильм. Я видел, как он играл Софокла и Ибсена. Я брался в Лондоне за самую тяжелую работу, только чтобы видеть, как играют английские актеры. Путешествовал автостопом, спал в отвратительных ночлежках, только чтобы видеть священных, образованных английских актеров, чтобы видеть английский театр, в котором еще не забыли, что зрители приходят на спектакли в театр ради актеров. А хорошие тексты — само собой разумеющаяся вещь. Когда Шекспир у тебя в крови, как у них, то опускаться на низкий уровень и писать плохо нельзя.
Ева: Вы часто вспоминаете Шекспира и образование, но забываете, что Шекспир был полуобразованным человеком даже для своего времени. Он был мало начитан, даже не знал как следует латынь, в то время, как все книги были написаны на латинском языке. Но этот человек создал великолепные драмы высокого стиля и неописуемой достоверности. А вы знаете, почему он смог это сделать? Потому что у него был громадный жизненный опыт. Потому что он годами ездил по провинции, познавая людей и жизнь, прежде чем стал придворным драматургом. Начитанность и образование для художника не значат ничего, если нет таланта переносить опыт в работу, в творчество. Я знаю столько образованных актеров, писателей, режиссеров, которые изначально импотентны. Которые прекрасно цитируют чужие мысли, а свои выразить не могут и не знают тайны рождения настоящего искусства. Я не умоляю роли образования. Напротив, для меня было счастьем родиться в доме государственного служащего, который ценил каждую хорошую книгу. Что моя мама была большим любителем театра. В свободное время она прекрасно делала графические зарисовки. И очень важно, что до Академии я поступила в вокальную загребскую гимназию, в которой преподавали лучшие профессора. Но все это ничего не значит. Все это бесполезно, как какие-нибудь напряженные гастроли в спектакле в провинции. Все эти книги, повествующие о чужих ситуациях и опыте, меньше значат, чем хотя бы только одно мое переживание, мой опыт, мое разочарование. Сколько значит только одна моя встреча с любовью или ненавистью.
Пауза.
Ева: Как ваша супруга смотрела на ваше путешествие по Европе?
Том: Плохо. Она возненавидела театр на столько же сильно, на сколько сильно я его любил. А вскоре после этого она возненавидела и меня. Считала меня безответственным чудаком, который тратит время и деньги на глупости. Она часто говорила: «У других женщин мужья с нормальными увлечениями — бильярд, рыбалка, шлюхи. А ты? Проклятый театр!»
Ева: Вероятно, она бы хорошо сошлась с моим бывшим мужем.
Том: Без
Пауза.
Том: Если я не ошибаюсь, в «Веснах Ивана Галеба» где-то написано: «Удивительно, как любой разговор об искусстве заканчивается разговором о нас самих.» Теперь я вижу, на сколько эта фраза правдива. Мы действительно, говоря об искусстве, говорим о себе.
Ева: Еще больше говорим о себе, создавая что-то в искусстве. Еще больше. И даже не осознаем этого.
Пауза.
Том: Вы хорошо рассказываете о своей работе, но ведь и вы когда-то давали бессмысленные и ненужные интервью, в которых говорили обо всем, только не о том, что нужно. Не об актерской профессии.
Ева: На глупые вопросы, ничего не остается, как давать глупые ответы. А вообще, от актера не ждут возвышенных мыслей. От актера ждут пикантностей, скандалов, протестующих заявлений, порывов души.
Том: Я с вами не согласен.
Ева: Чем меньше вы со мной соглашаетесь, тем интереснее наша беседа.
Том: Может, вы и правы.
Ева: Не забывай, что мы прожили двадцать лет в браке, и что я с тобой не хочу возобновлять отношения, которые уже похоронены.
Том: Я от тебя этого и не требую. Я приглашаю тебя к профессиональному сотрудничеству, и больше ничего. Пока мы были женаты, ты говорила, что не хочешь, чтобы мы играли вместе, потому что все будут искать в этом причину не художественного порядка. А когда мы развелись, ты не хотела играть со мной, потому что мы развелись.
Ева: Я не хотела из-за своего нынешнего мужа. Я не хотела его обижать. И не хочу этого сейчас.
Перемена освещения.
Том: Хорошо. Все лучше и лучше. Еще немного, и у нас получится отличный спектакль.
Ева: Том!
Том: Я думаю, что уже сейчас мы можем говорить о дне премьеры, чтобы вы успели пригласить и журналистов, которых захотите, да и чтобы я смог сообщить друзьям, которых хотел бы видеть. Это будет спектакль, которого Загреб еще не видел. Вы вернетесь на сцену в лучшем виде, в прежнем блеске. И мне, наконец, представится возможность сыграть с настоящим партнером.
Ева: Том.
Том: Я уже не могу дождаться премьеры. Не могу дождаться, когда зрители рассядутся, и мы выплеснем эмоции, которые мы для них вырастили и вложили в наших героев.
Ева: Том.
Том: Да.
Ева: Я должна вам… Мне тяжело это сказать, но…
Том: Что? Что случилось?
Ева: С завтрашнего дня я не смогу больше с вами репетировать.
Том: Что?!?!
Ева: Мы должны приостановить репетиции на месяц. Только потом мы сможем продолжить.
Том: Но почему?
Ева: У меня появилось одно дело.
Том: Какое дело?
Ева: Один спектакль.
Том: Какой спектакль?
Ева: В Хорватском Национальном Театре ставят «Профессию миссис Уоррен». Теперь мне предложили сыграть мать. Я буду играть миссис Уоррен.
Том: А кто режиссер?