Когда Волга текла кровью
Шрифт:
Но теперь — к моим людям. Первым делом я встретился с казначеем, унтер-офицером Хольмом. Тихий и убедительный человек, он служил в роте с самого дня формирования. Его дружеское приветствие было теплым и искренним. Вскоре пришел фуражир Гре-гулетц, за ним ефрейтор Фишер, возница фургона на конной тяге, то есть транспорта, принадлежащего помощнику оружейника и всем обозным. У каждого было свое назначение — как у гайки в машине, — и без них мы не могли действовать. И так со всеми частями, будь они на лошадиной тяге или моторизованные, сухопутные, воздушные или военно-морские.
Я задал множество вопросов, но и много о чем поговорил
Штаб U АК: 22.10 21 октября 1942 г.
276-й пехотный полк возвращен в 94-ю пехотную дивизию...
25 октября 1942 г.
Уже четыре дня как я в обозе. В холода сильнее чувствуется разница между сравнительно спокойной жизнью в десяти километрах от фронта и боевыми действиями во фронтовых частях, когда ты непрерывно в деле.
22 октября мы видели, как шесть бомбардировщиков летят через нас на Сталинград. Чуть позже до обоза донеслись звуки разрывов.
Вчера я смог пообщаться с батальонным казначеем, оберцальмейстером Кноппом. Он уезжал на несколько дней и привез припасы, патроны и почту, в которой были письма от жены от 3 и 15 октября.
В обед я прокатился на Мумпице. После такого долгого перерыва было чудесно снова сидеть на лошади, в солнечный день оглядывая мир сверху. На миг я забыл, где я, забыл о серьезности момента и вспомнил
о счастливых днях в Оберлаузице, где я первый раз проехал на этом крепко сбитом белом мерине. Мы скоро подружились, и в августе 1941-го, когда я принял роту, в которой был командиром взвода, Мумпиц стал моей ездовой лошадью. Он сполна заслуживал свою кличку. Даже теперь я должен был приглядывать за ним и показать, что я здесь хозяин. Мы вернулись через час. Счастливый час закончился. Если хорошая погода продлится, завтра я снова на нем покатаюсь.
28 октября 1942 г.
Слава богу, дни безделья позади. Вчера вечером я получил приказ доложиться сегодня на полковом КП. Я собирался поехать к командиру на Мумпице, прихватив конюха. Затем пришло сообщение, что командир сам приедет на машине, у него какие-то дела в обозе.
Я был рад, что последние два дня имел возможность покататься. Мой четвероногий друг тоже развеялся. Он явно повеселел и взбодрился. Кто знает, когда я еще раз на нем проедусь?
Оберст Гроссе приехал в полдень. Через полчаса — торопливо поев у полевой кухни — мы ехали на полковой командный пункт, который находился в небольшом дубовом лесу у Спартаковки.
Спартаковка и Рынок были двумя деревушками к северу от Сталинграда, отделенные от города ручьем Орловка. Дубы в так называемом «лесу» были очень молоды, всего метров пять в высоту. Они уже почти облетели. Тем не менее блиндажи были хорошо скрыты. Весь район занимал 100 на 400 метров и по форме напоминал зубную щетку. На КП сидел единственный офицер, лейтенант доктор Хорст
Мы с Хоффманом должны были спать в одном трехметровом блиндаже. Я быстро разбросал по местам немногие вещи, которые носил каждый пехотинец. Я собирался найти тихий момент и прочесть почту, которую я забрал перед отбытием из обоза, но лейтенант Хоффман вошел в комнату и попросил меня пойти к командиру. Последний уже ждал меня, и, после того как я доложил о прибытии, он посмотрел на меня и сказал: «Мой представитель, оберстлейтенант Мюллер, наградил вас Значком за ранение в золоте за вашу седьмую рану и травмы, нанесенные вражеским огнем. Он хотел бы лично вручить эту награду. В полку не было золотых значков за ранение, пришлось запрашивать в дивизии. Вчера мы его получили, так что теперь я могу приколоть его вам на мундир. Желаю вам, Холль, солдатской удачи и в дальнейшем — и всего самого лучшего».
Я искренне ответил на рукопожатие. Я был убежден, что моя судьба лежит в руках высшего существа, без которого мы все ничто. Не было смысла воображать, что можно избежать ответственности за то и это. Когда Господь назначает последний твой миг, бесполезно умолять или молиться, так что нужно быть готовым. Присяга, которую я принес фюреру, народу и Фатерлянду, всегда останется священной, особенно с тех пор, как я добровольно принес ее в 18 лет.
В тот вечер я ответил на письмо из дома. Ночью снова слышался звук моторов «швейных машинок».
Штаб XIV танкового корпуса: 17.45 28 октября 1942 г.
Штурмовые группы 276-го гренадерского полка еще имеют связь с северным крылом штурмовых полков, обезопасили северный фланг и очистили изрытую снарядами территорию вдоль железной дороги в районе северо-западного угла квадрата 54...
29 октября 1942 г.
29 октября обещало быть ясным днем. Солнце появилось на востоке, и, несмотря на то что ночи были уже холодные, можно было — насколько возможно — согреться в его лучах. Я часто обращался мыслями к своей роте.
На прогулке у блиндажа я увидел лежащие там и сям небольшие мины. Они были круглыми, примерно
_IL
~1Г
десять сантиметров в диаметре, и из них выступали проволочные стержни. Задень эти стрежни — и мина взорвется. Я доложил об увиденном командиру, который распорядился искать эти опасные сюрпризы.
Когда я с должной осторожностью осматривал эти штуки, обер-ефрейтор из штаба полка спросил меня:
— Герр лейтенант, что это?
— Это небольшие мины, которые Иван сбросил прошлой ночью со «швейной машинки» (не понятно, что это было. В СССР не производилось ничего подобного, устанавливать мины с самолета придумали как раз немцы — бомбы SD-2 можно было установить на подрыв в воздухе, при падении или когда на нее наступит солдат противника. Да и взрыватель с проволочными усиками скорее похож на немецкий Z-35, от мины-лягушки. — Прим. пер.).