Когда врут учебники истории. Прошлое, которого не было
Шрифт:
Теперь у Бориса не осталось соперников. Он занял при дворе столь высокое положение, что иностранные посольства искали аудиенции не у государя, но у Годунова, чье слово было законом [175] . Федор царствовал, временщик Борис управлял; это знали все – и на Руси, и за границей.
Незадолго до смерти на вопрос патриарха и бояр: «Кому приказываешь царство?» – умирающий Федор отвечал: «Во всем царстве и в вас волен Бог: как Ему угодно, так и будет». Чего именно хочет Всевышний, не замедлил растолковать митрополит Иов – разумеется, присяги царице Ирине. Однако та отреклась от престола и, отправившись на девятый день по смерти венценосного супруга в Новодевичий монастырь, постриглась там в монахини под именем инокини Александры. За Ириной последовал в монастырь и брат – разумеется, отнюдь не намереваясь принять там постриг. Управление государством перешло в руки патриарха и боярской думы, но правительственные грамоты по-прежнему издавались
175
Официально право сноситься с иностранными государями было даровано Борису Годунову в 1587 году.
176
Как полагает Ключевский, факт избрания Годунова позволял основателю новой династии узаконить этот порядок и превратить Земские соборы (составной частью которых, заметим, являлась de facto Боярская дума) в подлинно представительный институт, чтобы в дальнейшем править, опираясь исключительно на его авторитет. Таким образом мог создаться прецедент, кладущий начало русскому парламентаризму… Но это – так, для любителей альтернативной истории: увы, Годунов упустил столь многообещающий шанс и ничего подобного не сделал.
Этому не смогла помешать даже дурная слава, тянущаяся за ним еще со времен пресловутого Угличского дела.
Кровавый мальчик
Поскольку в череде выдвигаемых против Бориса Годунова обвинений это является, несомненно, самым тяжким, остановимся на нем особо.
Однако прежде, чем заводить речь о подробностях угличской драмы, стоит хотя бы вкратце остановиться на самой персоне младшего отпрыска Ивана IV. Приходится признать, что пылкой любовью современников он стал пользоваться исключительно посмертно. Оно, впрочем, и неудивительно, ибо в Дмитрии сызмальства проявились все худшие черты отцова нрава. Конрад Буссов, опричник, наемник из немцев, оставивший любопытные мемуары, озаглавленные «Московская хроника», пишет: «…в царевиче с ранней юности стал сказываться отцовский жестокий нрав. Так, он однажды приказал своим товарищам по играм, молодым дворянским сынам, записать имена нескольких князей и вельмож и вылепить их фигуры из снега, после чего стал говорить: „Вот это пусть будет князь такой-то, это – боярин такой-то“ и так далее: „с этим я поступлю так-то, когда буду царем, а с этим эдак“ – и с этими словами стал отрубать у одной снежной куклы голову, у другой руку, у третьей ногу, а четвертую даже проткнул насквозь. Это вызывало <…> страх и опасения, что жестокостью он пойдет в отца и поэтому <…> хотелось, чтобы он уже лежал бы подле отца в могиле. Особенно же этого хотел правитель [т.е. Годунов. – А.Б.] (а его снеговую фигуру царевич поставил первой в ряду и отсек ей голову), который подобно Ироду считал, что лучше предупредить события, чем быть предупрежденным ими…» Что касается чувств и намерений Годунова – оставим это на совести герра Буссова: по оценке подавляющего большинства историков, он к числу сторонников и доброжелателей царя Бориса ни в малой мере не относился. Но факты – опять же по всеобщей оценке – приводил безусловно достоверные.
И вот однажды, на пятом году царствования Федора Иоанновича, вышеописанный злопамятный, мнительный, мстительный и до садизма жестокий [177] мальчишка при невыясненных обстоятельствах погиб в Угличе, куда, как вы помните, были сосланы под бдительный надзор Нагие [178] .
Дело было так. В полдень 15 мая 1591 года вдовствующая царица Мария села обедать, отпустив сына поиграть в компании четверых сверстников в небольшом заднем дворе – там, где сходились углом дворцовая стена и крепостная стена угличского кремля. Бдительный пригляд за детьми осуществляли мамка Василиса Волохова (племянница дьяка Битяговского, им же к делу приставленная), кормилица Жданова и еще одна нянька. Едва царица вкусила супу, как со двора донеслись вопли, да столь отчаянные, что все опрометью кинулись туда, и глазам их предстала жуткая картина: на земле лежал мертвый, истекший кровью царевич. Материнское горе Мария Нагая проявила весьма активно: схватив полено, безутешная царица принялась что было сил колотить им Волохову по голове, беспрестанно крича, что царевича зарезал сын мамки, Осип.
177
Не имея по малолетству возможности добраться до ненавистных князей и бояр, царевич, набираясь опыта на будущее, вместо них с удовольствием пытал и казнил кур, кошек и собак (что, впрочем, никоим образом не помешало впоследствии причислить его к лику святых – замечу, в этом он не первый и не последний, в том числе и среди тех персонажей, о ком у нас с вами уже шла речь…).
178
Осуществлять этот надзор было доверено человеку весьма исполнительному, надежному и безоговорочно преданному и государю, и лично Борису Годунову, но, по признанию многих современников, совестливому и глубоко честному – дьяку Михаилу Битяговскому.
Обвинение, рожденное жгучей ненавистью к государевым да правителевым надзирателям, на деле означало смертный приговор Битяговским и всей их родне.
Как водится, ударили в набат. Угличане традиционно – безо всякого суда и следствия – тут же растерзали всех, кого Нагие обвинили в злокозненном умерщвлении царевича. Впоследствии историки нарекут эти зверства народным
179
В первую очередь усилиями царицына дяди, боярина Михаила Нагого.
Через два дня из Москвы прибыла назначенная Боярской думой следственная комиссия во главе с князем Василием Шуйским – в состав ее также входили окольничий Андрей Петрович Луп-Клешнин, дьяк Вылузгин и Крутицкий митрополит Геласий. Было проведено дознание – тщательное, по всем правилам тогдашней криминалистики. Нагие не уставали твердить об убийстве, настаивая, что царевича зарезали родичи главного угличского дьяка Битяговского – сын Данила, племянник Никита Качалов и муж племянницы Осип Волохов. Однако обвинения обвинениями, а дело делом. Скрупулезно протоколируя, члены следственной опросили всех, кто мог сообщить хоть что-нибудь по существу – и даже не слишком по существу – дела. В результате было выяснено, что царевич в припадке падучей [180] упал и напоролся горлом на нож, которым перед тем играл со сверстниками в тычку (во времена моего детства эту игру называли «в ножички») [181] .
180
То есть, по сегодняшней терминологии, эпилептическом.
181
Заслуживает внимания и второй вывод комиссии: Нагие безосновательно побудили народ к убийству ни в чем не повинных людей. По окончании работы комиссии дело было отдано на суд патриарха и других духовных лиц. Те обвинили Нагих и «углицких мужиков», но окончательное решение их судеб передали светской власти. В итоге царицу Марию сослали в отдаленный монастырь на реке Выксе (близ Череповца) и там постригли в монахини. Братьев Нагих отправили в ссылку – по разным отдаленным городам. Виновных в учинении беспорядке угличан кого казнили, кого сослали в Пелым, вследствие чего Углич, если верить преданию, порядком опустел.
Впрочем, хотя этот вывод подтверждался показаниями восьми свидетелей, верить комиссии упорно не хотели – и не только потому что опальные Нагие даже в ссылке продолжали гнуть свое. Дело в ином: слишком сильна в людях привычка усматривать за любой случайностью проявление некоей разумной силы – либо руку Провидения, либо (и несравненно чаще) руку злокозненного заговора, таинственной и могущественной закулисы, которую смерть как хочется назвать и сделать явной. В нашем отечестве привычка эта укоренена особенно прочно – недаром же ни одна другая страна не знала такого обилия самозванцев, причем отнюдь не только во времена Смуты, сгубившей злосчастную династию Годуновых.
О том, сколь укоренены были сомнения в ненасильственной смерти царевича свидетельствует любопытный факт. Вторым по значению членом следственной комиссии был упоминавшийся выше окольничий Луп-Клешнин. Человек, которого Иван Грозный отличал особым доверием, «дядька» царевича Федора, впоследствии он стал активным сторонником и сподвижником Годунова и неоднократно выполнял ответственные поручения правителя. Вскоре после окончания работы комиссии этот влиятельный сановник принял постриг в отдаленном Пафнутиев-Боровском монастыре под именем Левкия, причем не просто инока, но принесшего суровые обеты и надевшего вериги схимонаха [182] . Не будем судить, что побудило Луп-Клешнина поступить таким образом – в монастырь уходили многие и по разным причинам, особенно под старость, Андрей Петрович же был далеко не молод. Но вот что интересно. В 1605 году царь Борис тайно навестил его в обители. Если легенда справедлива, Годунова мучил вопрос, так сформулированный Алексеем Константиновичем Толстым в трагедии «Царь Борис»:
182
Схимонах – монах, пребывающий в монастыре в безвыходном затворе.
То есть и сам Годунов сомневался в выводах комиссии, хотя уж он-то доподлинно знал, что убийц к царевичу не подсылал. Но это – он сам. А если кто-то? И, не дай Бог, его именем?..
Словом, «кровавый мальчик» и впрямь стал и прижизненным, и посмертным проклятием Годунова.
И все же.
Как писал С.Ф. Платонов [183] , «если внимательно разобрать отзывы [современников. – А.Б.] о Борисе, то окажется, что хорошие мнения о нем <…> положительно преобладали. Более раннее потомство ценило Бориса, пожалуй, более, чем мы. Оно опиралось на свежую еще память о счастливом управлении Бориса, о его привлекательной личности.
Современники же Бориса, конечно, живее его потомков чувствовали обаяние этого человека, и собор 1598 года выбирал его вполне сознательно и лучше нас, разумеется, знал, за что выбирает».
183
Платонов Сергей Федорович (1860–1933) – историк, академик РАН с 1920 г. и АН СССР с 1925 г. Председатель Археографической комиссии (1918–1929). Автор «Очерков по истории Смуты в Московском государстве XV–XVII вв.» и курса лекций по русской истории; занимался изданием русской публицистики конца XVI–начала XVII вв. Подвергался репрессиям в начале тридцатых годов XX в.