Когда все возможно
Шрифт:
Лайла явно смутилась, и Пэтти повторила:
– Когда ты на той неделе ко мне заходила, я назвала тебя куском дерьма, не так ли?
– Правда? – удивилась девушка. И медленно села.
– Правда. Назвала.
– Я не помню. – В растерянном голосе Лайлы не осталось ни капли былой воинственности.
– После того как ты спросила, почему у меня нет детей, и сказала, что я девственница, и назвала меня Толстухой Пэтти, я назвала тебя куском дерьма.
Девушка с подозрением посматривала на нее и молчала.
– Ну, так вот: ты не кусок дерьма. – Пэтти сделала паузу, выжидая,
Лайла пожала плечами.
– На самом деле я и есть кусок дерьма, – сказала девушка.
– Нет, ничего подобного.
– Но вы, по-моему, тогда очень на меня рассердились.
– Естественно, я рассердилась. Ты вела себя на редкость грубо. И все равно я не имела права оскорблять тебя.
Девушка устало на нее посмотрела; под глазами у нее были темные круги.
– На вашем месте я бы не стала так из-за этого переживать. Я бы постаралась вообще больше об этом не думать.
– Послушай, – сказала Пэтти. – У тебя отличные оценки. С такими баллами ты легко могла бы поступить в колледж, если б захотела. Ты хочешь дальше учиться?
На лице Лайлы отразилось невнятное удивление. И она, пожав плечами, пробормотала:
– Не знаю…
– Мой муж тоже всю жизнь считал себя куском дерьма.
Девушка вскинула на нее глаза. Помолчала немного и робко сказала:
– Правда?
– Правда. Из-за того, что с ним когда-то случилось.
Лайла долго смотрела на Пэтти, и ее огромные глаза были печальны. Потом она протяжно вздохнула и сказала:
– О господи, ну и дела. Вы меня, в общем, простите. Мне очень жаль, что я такие гадости про вас говорила. Это все самая что ни на есть дерьмовая чушь.
– Ничего, тебе ведь всего шестнадцать.
– Пятнадцать.
– Тем более. Тебе пятнадцать, а я гораздо старше, значит, именно я вела себя неправильно.
И тут Пэтти с изумлением заметила, что по щекам Лайлы катятся крупные слезы и она смахивает их рукой.
– Я просто устала, – сказала девушка. – Я очень устала.
Пэтти встала, подошла к двери, закрыла ее и вернулась к Лайле.
– Перестань, милая, лучше послушай меня. Я могу кое-что для тебя сделать, девочка. Могу, например, помочь тебе поступить в колледж. Деньги найдутся. Оценки у тебя очень хорошие, как я уже говорила. Я просто удивилась, когда увидела, какие хорошие у тебя оценки. Да и другие показатели у тебя очень высокие. У меня вот никогда не было таких хороших оценок, но в колледж я все-таки поступила, потому что мои родители могли себе это позволить. А теперь я могу помочь тебе продолжить образование.
Девушка, закрыв лицо руками, уронила голову на стол. Плечи ее вздрагивали. Лишь через несколько минут она смогла поднять залитое слезами лицо и, глядя на Пэтти, сказала:
– Вы уж извините меня. Но когда со мной кто-нибудь по-хорошему… Господи, да меня это просто убивает!
– Ничего,
– Нет, не нормально! – И Лайла снова заплакала, теперь уже не сдерживаясь и громко всхлипывая. – Господи, да что же это такое! – сказала она, обеими руками размазывая льющиеся слезы.
Пэтти подала ей бумажную салфетку.
– Все у нас с тобой будет хорошо, точно тебе говорю. Все будет очень даже хорошо.
Крыльцо почтового отделения было залито ярким солнечным светом. Пэтти поднялась по ступенькам и почти сразу увидела внутри Чарли Маколея.
– Привет, Пэтти, – кивнул он.
– Привет, Чарли Маколей, что-то мы в последнее время то и дело с тобой встречаемся. Как поживаешь?
– Живу помаленьку. – И он направился к двери.
Пэтти открыла свой почтовый ящик, вытащила из него корреспонденцию, и ей показалось, что Чарли уже ушел. Но, выйдя на крыльцо, она увидела, что он все еще сидит на ступеньке, и, сама себе удивляясь – хотя, в общем, ничего особенно удивительного в этом не было, – присела с ним рядом.
– Ого, – сказала она, – подняться-то я, пожалуй, теперь и не смогу.
Ступенька была цементная и холодная как лед; Пэтти чувствовала этот холод даже сквозь брюки, хотя солнце и светило вовсю.
– Ну так и не вставай, – пожал плечами Чарли. – Давай просто посидим.
Позднее, через много лет, Пэтти будет перебирать в памяти воспоминания об этом дне – как они с Чарли сидели на ступеньках крыльца, и обоим казалось, что они словно выпали из времени; как на той стороне улицы за скобяной лавкой стоял какой-то дом, выкрашенный голубой краской, и вся его боковая стена была залита полуденным солнцем; как она тогда вдруг вспомнила те белые ветряные мельницы, такие высокие, с длинными худыми руками, которые хоть и вращались постоянно, но всегда в разные стороны, лишь изредка случалось, что две-три из них начинали вращаться в унисон, синхронно вздымая в небо длинные лопасти.
А тогда Пэтти и Чарли какое-то время сидели молча, потом он спросил:
– Как поживаешь, Пэтти? Нормально?
– Да, у меня все нормально. Все хорошо. – Она повернулась и посмотрела на него. Ей показалось, что глаза у Чарли такие невероятно глубокие, словно смотрят не на тебя, а куда-то в себя, вглубь, навсегда отвернувшись от мира.
Они еще немного помолчали.
– Ну да, ты ведь девушка со Среднего Запада, а значит, в любом случае скажешь, что у тебя все хорошо. Хотя, может, и не всегда твои дела так уж хороши.
Пэтти ничего ему на это не ответила. Она смотрела на него и видела, что чуть повыше кадыка у него торчит несколько седых волосков, явно пропущенных во время бритья.
– Ты, конечно, вовсе не обязана рассказывать мне, хороши твои дела или нет, – произнес Чарли, глядя прямо перед собой. – И я, разумеется, расспрашивать тебя не собираюсь. Я просто хотел сказать, что иногда… – он снова повернулся, посмотрел ей прямо в глаза, и Пэтти увидела, что глаза у него светло-голубые, – …иногда бывают моменты, когда в жизни у тебя далеко не все так хорошо, как ты стараешься показать. Уж я-то, черт побери, точно знаю, что в жизни всякое бывает.