Когда вырасту
Шрифт:
Миша сидел один за последней партой.
Когда он снимал очки, было заметно, какой он красивый парень. Красивый, но вялый, говорили девушки.
В прогулах, тусовках и хулиганстве Мишка не участвовал.
Но к Мише все хорошо относились, и ребята, и учителя. Он притягивал всех покоем и улыбкой.
Ему не надо было суетиться, чтобы понравиться – он просто нравился.
Учительница по литературе считала меня и Мишу соображающими в книгах людьми. Опросив всех на тему какого-нибудь Онегина и дождавшись тишины, она говорила:
– Оля, а ты что думаешь?
Я не всегда читала произведения, по поводу которых задавался вопрос, но, к сожалению, надо было что-то думать, раз спрашивают. Поэтому я что-то отвечала, и все были довольны.
Дослушав меня, учительница говорила:
– Миша, теперь ты.
Бархатным голосом Миша ставил финальную точку в дискуссии на заданную тему.
Эти сцены всегда предшествовали домашним сочинениям.
А потом мы начинали что-то новое.
И вдруг почему-то, когда мы проходили то ли Гончарова, то ли
Класс был шебутной, хулиганов много. Угомонить нас было трудно.
Но когда стал говорить Самуил Аронович, народ затих и перестал плеваться из трубочек.
Он стоял перед нами, очень грустный и славный: вот я, такой же, как вы, незаметный лысый человек в свитере, не умеющий орать и махать указкой.
Прозвенел звонок, никто не ушел на перемену, мы слушали.
Через полтора часа Самуил Аронович спросил, интересно ли было, какие вопросы. И кто вообще-то читал Мандельштама, если не секрет, конечно. Мол, может, я рассказываю, а вы и не знали раньше эту фамилию.
Миша поднял руку. Потому что он один только Мандельштама и читал.
– Ну теперь, ребята, думаю, вы прочитаете, – улыбнулся Самуил Аронович.
Я прочитала всего Мандельштама из маминой библиотеки в ближайшую неделю, он стал моим любимым поэтом.
Как-то ночью я шла по коридору, шаркая тапками, и разбудила этим шарканьем маму. Она подозвала меня к своей кровати:
Конец ознакомительного фрагмента.