Когда я был маленьким, у нас была война

Олефир Станислав Михайлович

Баба Мамма наклонилась к печке, поправила горящие дрова, затем внимательно всмотрелась в меня, словно пытаясь угадать, на сколько важны мне ее слова, наконец, спросила:

— Знаешь, почему нашего пастуха Абрама так зовут? Это его так зеки назвали. Женщина одна. Бася Давидовна назвала. Когда в сорок седьмом году зеки вместе с вербованными в Эвенск на пароходе приехали, сразу в Эвенске, а потом и других поселках все корью заболели. У нас в Гарманде семьдесят шесть человек

умерло. Военфельдшер Кит с Кларой Яковлевной уже в Магадан уехали, в школе молодые учительницы работали, совсем по-эвенски не понимали.

Когда все заболели, в Гарманду приехал русский врач Сикорский из Эльгена. В Эльгене тоже большой лагерь для заключенных женщин был. Вместе с Сикорским две женщины — Наташа и Бася Давидовна. Эти женщины тоже зеки, только милиционеров с ними никаких не было. Потому что, если заключенная женщина убегать будет, стрелять совсем нельзя. А зачем милиционер, если стрелять нельзя?

Врач Сикорский с Наташей в поселке тех, кто заболел корью, лечили, а Бася Давидовна вместе с пастухом Гивирли на Манмачан, где два колхозных стада паслись, поехали. Привязали к обученным оленям мунгурки с лекарством, палатку, чтобы спать было где, и поехали. Бася Давидовна совсем маленькая, как я была, нормально на учике сидела, даже мокан, палка специальная, за которую держаться нужно, когда на олене сидишь, ей не надо было.

Тогда лето было. Комаров много. Пастухи специально, чтобы комары оленей не кусали, к наледи перекочевали. Пять дней Гивирли с Басей Давидовной их искали. Потом Гивирли тоже корью заболел и умер. Бася Давидовна ему лекарства давала, кухлянку свою давала, чтобы не замерзал, все равно умер. Перед тем, как умереть, Гивирли сказал, куда ехать нужно. Она поехала, видит пять летних яранг возле наледи, а люди все умерли. И возле ручья лежат, и в яранге. Мухи большие летают. Лицо у пастухов совсем как кора на лиственнице стали. Смерть! Все умерли.

Только совсем маленькие дети еще живые. Уже не плачут даже. Два парня и девочка. Вот такие маленькие. Еще ходить не умеют, разговаривать не умеют. Большие умерли, а маленькие не умерли. Удивительно даже.

Бася Давидовна ничего трогать не стала. Палатку, в которой они с Гивирли спали, по другую сторону наледи поставила, детей перенесла, с ними жить стала. Подседельных оленей-учиков забила, мясо в наледи спрятала, бруснику, шикшу, кедровые орешки собирала. Карабин Гивирли у нее остался, охотиться можно. Так и жила.

Детей по-своему назвала. Которые парни — Абрам и Давид, а девочка — Софа. Нормально назвала, — не плакали, не болели. Если ребенка неправильно имя будет, все равно болеть будет, или умрет. Это у нас все хорошо знают.

Потом

милиционеры из Наяхана приехали. Председатель колхоза уже новый был. Амагачан фамилия. Они его арестовать хотели, потому что политическую женщину с больным пастухом в тайгу отправил. Потом говорят, если Басю Давидовну поймают или руку от нее принесут, всем премия будет. Поехали к наледи, медведи там всех, кто от кори умер, кушали, росомахи тоже кушали, только тряпки лежат. Так ничего и не нашли.

— А вы их не похоронили? — спрашиваю бабу Мамму. Та удивленно смотрит на меня:

— Зачем хоронить? Если медведь мертвого человека только ногой тронул, нельзя хоронить, он обидится, и мстить будет. Нужно над таким человеком оленя заколоть, чтобы медведь снова пришел и все хорошо скушал. Тогда нормально будет.

Бася Давидовна тоже нормально все сделала, ничего в летних ярангах не тронула, поэтому ее палатку милиционерам найти не получилось. До зимы так жила, потом ее буксундинские охотники нашли, она кочевала с ними, совсем как чумработница стала. Шкуры выделывала, торбаса, кухлянки красиво шила. По-эвенски, совсем как я, разговаривала. Только кроильным ножом шкуру резать не получалось, ножницами все резала. Тогда красивых бус, чтобы малахай и торбаса нарядные были, у нас не было, она проволоку, на которую красная трубка одетая, резала и пришивала. С красной трубки нормальные бусы получались. Мы тоже так делать стали.

— А дети как?

— Нормально. Давид с Абрамом сначала на фактории жили, потом в интернате. Улита, сестра Давида которая, уже большая, на фактории работала, поэтому они с ней были. А девочку, Софа которая, Бася Давидовна с собой забрала. В Буксунде председатель колхоза новый был, ему говорить боялись, а в Гижиге председателем наш камчадал Агафон Елисейкин. Он самый лучший председатель колхоза был, его и в Гарманде, и в Парени, и в Буксунде любили. Кому плохо было, всегда Елисейкин помогал. Потому что он наш был, а остальные — не наши. Он правильные документы Басе Давидовне дал, деньги дал. Тогда некоторые у нас учиться на «материк» уезжали. Бася Давидовна вместе с Софой и Улитой, сестра Давида которая, на пароходе в Магадан уехали, потом на материк. Бася Давидовна уже совсем, как я стала. И одетая так, и разговаривала так само. Поэтому никто не заметил. Нормально.

— Она потом сюда не писала? — Спрашиваю бабу Мамму. Та пожимает плечами:

— Не знаю. Надо Абрама или Давида, который в первой бригаде оленей пасет, спросить. Они Басю Давидовну всегда энин (мама — эвенский) называют.

2006 г.

г. Приозерск