Когда я был вожатым
Шрифт:
Вот прошли омуток. Скорей подхватывать вынырнувшие из него палки. Скорей тащить к берегу.
Помощники хватают низ бредня. Осторожней— не порвите!
Вот они! Блестят, бьются, трепещут! Широкие, золотые!
— Караси! Карасищи! Ох, какие!
Четыре квадратных, толстых, толстогубых красавца.
Два в дрожащих руках деда. Два в моих руках. Высоко— над всеми головами. С золотой крупной чешуей и красными плавниками.
— Ой, не упустите, дедушка! Ой, вожатый!
Нас тащат прочь от берега, мокрых,
— Там еще… там их много… Мы еще заденем! — суетится дед, заводя еще раз бредень на самый центр омутка. Лопаются размокшие бечевки. Дед лезет в глубину.
Тащит бредень на плаву, то погружаясь, то выныривая, опираясь на палку, чтобы достала концом дна и взмутила омут.
Волосы у него растрепались, залепили глаза. Ну, водяной, да и только. То унырнет, то покажется…
При втором заходе— два карася, при третьем— один, затем еще один… и ничего! Всего восемь. Больших карасищ— но только восемь…
Куда же подевались остальные? Ну, хотя бы помельче, да побольше, чтобы пожарить каждому по карасю… А восемь рыб— как их делить?
— Не может того быть, чтобы всего восемь единиц на такое озеро, озадаченно говорит дед. — Под берегами схоронились, злая рота…
И мы ведем бредень под берегами. Вот кустик в самой воде. И вдруг в самом кустике всплеск, в бредне удар…
— На подъем! — кричит дед.
Выхватываем на подъем и видим в самом центре бредня, в «пузе», здоровенную дыру!
— Шука! — азартно кричит дед. — Крокодила! Всех карасей поела, подлая! Не уйдешь!
Оборками завязывает дыру, и мы бросаемся в погоню за хищницей, убавившей в озере карасей… Какая она, велика ли или так, щуренок? Кто ее поймет в воде! А в руки нам не дается. Откуда бы мы ни зашли, ждет, притаившись, и вдруг броском с разбегу пробивает бредень в любом месте…
— А, ты смотри, что делает! — возмущается дед, штопая и наспех завязывая дыры. — Врешь, попадешься!
И неизвестно, чем бы это кончилось, если бы вдруг среди приунывших ребят не раздался робкий голос:
— А если в бредень травы набить?
Это сказал Игорек, больше наблюдавший, чем действовавший во всей этой эпопее. И как у него возникла эта мысль, трудно сказать. Но мы набили до отказа бредень водорослями и снова повели навстречу щуке. Шел он медленно, тяжело, раздувшийся, как воздушный шар.
А щука ждала где-то под берегом его приближения.
Все затаили дыхание. Всплеск, удар могучего хвоста.
И мы не почувствовали толчка… В бредне раздалось только какое-то шипение, словно спустили воздушные тормоза.
— Давай, давай! На берег! — страшным голосом закричал дед.
И, когда с помощью ребят мы вывалили на берег весь бредень с травой, из кучи водорослей вдруг выползла на луговые травы, на цветы длинная черная щука и поползла, извиваясь, как змея… Пасть ее сжималась и разжималась, и круглые янтарные глаза зло блестели.
Ребята
А Данилыч бросился на щуку, как ястреб. Оседлал ее и стал ломать хребет. Но это оказалось ему не под силу, и живучая щука долго ползала по траве, таская за собой деда.
Кончилось тем, что под жабры ей продели палку-и так понесли в лагерь.
Карасей несли живыми в ведре с водой. Все банки были полны озерной живностью.
И не было человека, который бы не почесывался от укусов жучков, пиявок и коварного телореза.
Возник вопрос— как делить улов. Шука была непомерно велика, чтоб отдать ее деду. А караси уже плавали в бочажке ручья, огороженные «оградой» из ивовых прутьев, удивляя и радуя своей величиной и неприхотливостью. Уже брали пищу, лениво чмокая толстыми губами и поплевывая из воды в воздух…
— Ладно, — сказал азартный старик, — уговор будет такой: следующее озеро целиком мое! Которое— я сам укажу… Вот увидите, лошадь запрягу телегу карасей выгребем, — и в предвкушении будущего улова весьма довольный ушел, оставив нам чинить бредень, весь продырявленный щукой.
…В лагере нас ждало много новостей, и немало неприятных. Ребята, посланные за вишнями, явились без добычи, поцарапанные, подранные, со следами неудачной драки.
Им не только не удалось охранить вишневый сад— пришлось спасаться бегством от деревенских садолазов.
Раззадоренные деревенские мальчишки явились в таком числе, что справиться с ними не мог бы и весь наш отряд.
Назло нашей охране они не рвали вишни, а просто отдирали целые ветки с деревьев, не разбираясь, где спелые, где неспелые, и бежали прочь, к оврагу. Все это под лозунгом: «Не нам, так пусть никому не достанется!»
Только прискакавший на шум совхозный объездчик усмирил разбойников, огрев нескольких ретивых плеткой.
Удивили нас Шариков и Котов. Они явились весьма смущенные, с несколькими горшками сметаны, но без Аркадия. Наш необыкновенный гость, передав нам устный привет, так же неожиданно исчез, как появился. По словам ребят, он встретил в одной деревне какого-то инвалида гражданской войны, своего фронтового товарища, и вместе с ним укатил в Москву. Этому товарищу нужна была какая-то срочная помощь в каком-то деле, в котором ему мог помочь его бывший командир.
Порадовали нас наши офени. На книжки Мириманова они наменяли столько яиц, что едва дотащили.
Эту ночь всем участникам рыбной ловли плохо спалось, ужасно чесались укусы жучков, уколы телореза, ранки, нанесенные пиявками.
А у Рай-толстой поднялась температура. Вся кожа ее покраснела, все укусы и порезы загноились. Мы смазали многочисленные ее раны йодом, и вся она стала пятнистой, как пантера. Худо ей было, но терпела и не плакала, а даже смеялась и подшучивала над своей изнеженностью.