Когда я была маленькой
Шрифт:
— Тетя Леля вошла в спальню и похвалила меня за то, что я меняю маме компрессы. Она кое-как влила ей в рот лекарство. Я оглянулась. Костя стоял в дверях и, морщась от сострадания, смотрел на маму. Он ее знал с детства и очень уважал.
— Я могу помочь? — спросил он. Леля быстро обернулась.
— Как бы ты не заразился. Иди домой, уже поздно. Он умоляюще посмотрел на тетю Лелю.
— Не гони меня, я не помешаю. Я буду сидеть возле Маруси, а ты поспишь. Что-то я боюсь за вас. Ведь в доме ни
— Ничего не случится, — мягко возразила девушка, — иди домой, ведь Софья Кондратьевна так по тебе соскучилась…
Мы обе проводили его до калитки. Ночь была ясная, прохладная, чудесная ночь! Костя поцеловал сначала меня, затем тетю Лелю. Она, всхлипнув, обняла его за шею.
— Подумай еще хорошенько, — попросила она, — я боюсь, что ты решишься окончательно только после того, как стрясется беда.
— Какая беда?
— Разве я знаю… Видишь, в городе враг.
Они еще раз простились, и Костя медленно ушел. Мы вернулись к постели матери.
— Если меня арестуют, — вдруг сказала тетя Леля, — хотя зачем им нужна такая девчонка, как я? Ну, в случае чего беги прямо к Танаисовым.
— За Костей?
— Ну да… Ох, мы совсем одни, Машенька, все-все уехали!
3
Ее арестовали под утро, когда мы только что задремали. Ночью два раза забегал Костя и наконец ушел, несколько успокоенный. За ней пришли офицер и два солдата с винтовками. После я узнала, что аресты продолжались всю ночь.
Они хотели делать обыск, но, увидев тифозную больную, передумали.
Разрешили тете Леле проститься со мной и спящими детьми. Кажется, они были поражены ее молодостью и самообладанием. Я приметила в их взглядах что-то похожее на сочувствие.
— Не плачь, Маша, ты уже не такая маленькая, — сказала на прощание тетя Леля. — Если можешь, не отдавай маму в больницу — понимаешь? И береги детей ты старшая… В столе есть немного денег. — Наклонившись, она поцеловала меня крепко и нежно и шепнула в ухо: — Папа скоро вернется, продержитесь…
У нее был немножко сонный вид, она не испугалась, только чуть побледнела.
Ее увели.
Бросившись прямо на пол, я долго плакала, затем не то что успокоилась, но взяла себя в руки: некогда было горевать. "Костя был офицером у них… Может, он сумеет помочь?" — подумала я. Набросив на голову мамин ситцевый платок, я побежала к Танаисовым.
Голубоватый, чуть туманный, поднимался над спящим городком рассвет. Липы шелестели блестящей от росы листвой. Было холодно. Над светлеющей Волгой, словно ковер-самолет, плыл клочок тумана.
Где-то закричал петух, ему отозвался другой…
Танаисовы жили неподалеку. Я громко постучалась в окно, и оно почти сразу распахнулось. Костя, в полотняной сорочке,
— Тетю Лелю сейчас арестовали, — срывающимся голосом сообщила я.
Он продолжал смотреть, как будто не понимая, а меня все сильнее била дрожь.
— Войди в дом, — сказал он коротко и пошел отпирать дверь. Когда я стала вполголоса рассказывать, как взяли Лелю, в комнату вошла Софья Кондратьевна в наброшенном на плечи пеньюаре.
— Какой ужас! — протянула она, и ее дряблые щеки затряслись. — Я говорила, что безумием было ей оставаться. Ну почему она не эвакуировалась?
— Н-не могла она оставить детей и больную Марусю, — резко бросил Константин.
— Надо ей передачу собрать, — заволновалась Софья Кондратьевна. Костя как-то странно посмотрел на мать, лицо его перекосилось.
— На беду, я в плохих отношениях с полковником, — глухо произнес Костя, он меня не терпит. Солдафон, к тому же дурак, это хуже всего. Такого не убедишь!
Я заплакала и, уцепившись за Костю, стала умолять спасти тетю Лелю. Он кое-как успокоил меня и, наскоро одевшись, проводил до дому.
Лика уже проснулась. Она стояла босиком в длинной рубашонке посреди комнаты и озиралась.
— А где тетя Леля? — спросила она.
— Уехала, — нашлась я.
— Эвакуировалась? — с запинкой переспросила Лика. Слово это тогда было знакомо детям.
Весь этот день и следующий Костя бросался то в тюрьму к Леле, то к полковнику, который и до того подозревал Костю в "красных симпатиях", а теперь окончательно в этом уверился. Так мне объяснила Софья Кондратьевна.
— Полковник думает о Косте: готовый большевик. Его уже подозревают. Ах, боже мой, бедная Лелечка! Военно-полевой суд! Если дадут большой срок, вся молодость пройдет на каторге.
— Пусть хоть сто лет ей дадут, скоро вернутся наши и ее освободят, воскликнула я.
Софья Кондратьевна тяжело вздохнула, чувства ее были противоречивы. Она считала себя передовой женщиной, потому что всегда мечтала об "очищающей грозе". Но когда революция разразилась, она нашла ее слишком грязной и кровавой.
Кто-то из соседей позвал к нам доктора — маленького седенького старичка с громадными испуганными глазами и строгим лицом. Он стал приходить ежедневно и деловито, как взрослой, втолковывал мне наставления по уходу за больной.
К вечеру четвертого дня, считая от вступления белых, пришел Костя, хотел что-то сказать, но тяжело задышал и отвернулся. Я заметила, как он боролся с собой, тщетно призывая твердость. Страшно было в молодом и сильном мужчине такое отчаяние.
— Девочка моя родная, — застонал он и, к моему ужасу, рухнул на колени, молись, ты чистая, Машенька, бог тебя услышит.