Когда я вгляделся в твои черты
Шрифт:
– Микаса, уйди оттуда!
– кричала ей мать, в испуге пытаясь оттащить.
– Дядечка Леви, пожалуйста, перестань! Ты же хороший! Ты же хороший!
– обливаясь слезами, до хрипа причитала Микаса.
Ноздри безостановочно выталкивали из лёгких горячий воздух, сжатые в кулаки пальцы пульсировали и кровоточили. Леви чувствовал, как сверху к нему рвалось крохотное сердце, и у него всё похолодело внутри. Поднявшись, он прижался к стене и посмотрел в окно, на зажигающиеся фонари и ползущие по грязным кирпичным блокам сумерки, на опускающийся в перламутровые сугробы невесомый снег. Весь мир был пропитан угрюмым
«Так, кроватку сюда-а-а… Столик ближе к окошку. Кошечку на диван… нет, кошечку на кроватку… Надо не забыть только по математике решить две задачи, и можно будет тогда кукол ещё рассадить», - хаотично бормотала Микаса, нервно почёсывая то лоб, то предплечье.
Леви сжал руки в кулаки, подавляя щекотку в носу: «Это я виноват, это я виноват…»
Он пил в основном по праздникам, но гадкое пойло Бруно, одиноко стоящее в холодильнике, привлекло внимание Леви. Он глушил стопку за стопкой в маленькой кухне, пока не ощутил упоительную лёгкость.
Стемнело.
Микаса подглядывала из-за угла за тем, что творилось на кухне, и серые глазёнки ритмично бегали туда-сюда. Споры, осуждения, тихое увещевание, обрывки фраз.
– Сколько ещё ты будешь жить с этим скотом?
– Я люблю его.
– Переезжайте ко мне, ты и Мика. Хватит уже этого нищенского убожества.
– Не смеши меня! Сам-то пока едва концы с концами сводишь.
– Да уж не бедствую, как некоторые!
– Оставь всё это. Никуда мы не полетим. И мужа я не брошу.
– Тц! Какая же ты всё-таки идиотка, Харуми…
Вспотевшие детские пальцы крепче впились в выпирающий угол стены. Микаса припала щекой к оторванному куску обоев и тихо замычала. Позади раздалось шарканье, и зловещий свет мелькнул из-под двери родительской спальни. Кряхтя, в коридор вышёл Бруно, подковылял к падчерице и опустился подле неё на колени.
– Вот зачем ссоры из дома выносишь, а? Кому от этого легче стало?
– Дядя Леви просто спросил… Ты же и правда иногда меня обижаешь, - нахмурив брови, дрожащим голосом произнесла Микаса.
– Я всегда прошу прощения! Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, моя маленькая.
– Он трагически приложил к груди ладонь.
– А теперь мы ещё больше все рассорились. Я вот пострадал, опять не смогу искать работу. И всё из-за тебя, из-за того, что болтаешь лишнее.
– Прости меня, Бруно, - жалобно процедила Микаса и обняла отчима, захныкав на его плече.
Чувство острой, ничем неизгладимой вины резало её изнутри. Она больше не станет болтать.
– Что здесь за цирк?
– спросил вышедший из кухни Леви.
– Не смей прикасаться к ребёнку, падаль!
– Но, дядя Ле…
– Мика, оденься теплее, шапочку красную возьми, которую я привёз, и пойдём погуляем немножко.
– Леви, уже десять часов, ей скоро спать ложиться, - вмешалась Харуми.
– Я сказал, что хочу погулять с племянницей. Лишь бы не с вами, уродами, время коротать… Мика, одевайся скорее.
– Уже бегу!
– шмыгнув носом и утерев слёзы, пискнула она, затем улыбнулась.
– Вы только не ссорьтесь больше. Я вас очень люблю, вы все моя семья.
– Мика, - строго повторил Леви.
– Слушаюсь, мой капитан!
– Она шутливо отдала честь и юркнула в свою комнату.
Он вёл её за собой по белоснежному скрипучему полотну, глотая морозный воздух и морщась от света фонарей. Под расстёгнутое идеально скроенное пальто забирался колючий холод, царапал горячую кожу, но Леви не обращал на это внимания. Он держал в ладони маленькую ручку, и стыд растаскивал его на куски: «Чтобы увести Мику от пьяной скотины, её взяла с собой погулять другая пьяная скотина… Что я за выродок? Переломать бы себе к чертям руки и ноги!»
Микаса не могла оторвать взгляда от покрытой белыми хлопьями черноволосой головы дяди, от энергичного мельтешения его руки, очерчивающей искры звёзд и бледный полумесяц в чёрной непроглядной вышине. Её добрый ворчливый фей рассказывал ей сказки о созвездиях, суховато, но искренно посмеивался над её шутками, бубнил, что на улице мокро и противно.
– Так ты же сам не взял ни шапку, ни шарф, ещё и расстёгнутый идёшь, - деловито заметила Микаса.
– Заболеешь ведь.
– Дурак, хрен поспоришь.
– Он виновато выдохнул.
– Это чего там за огоньки? Парк аттракционов, что ли? Хочешь на карусели, малая?
– Пошли, пошли!
– Она начала весело трясти его за руку.
Он купил ей билет, а сам расположился на скамье, за оградкой. Перед тем, как сесть на карусели, Микаса сняла свои варежки и натянула их на руки дяди. Леви с благодарностью и скепсисом оглядел свои наполовину укрытые от мороза конечности и издал тугой смешок.
На снегу отпечатались следы сапожек убегающей Микасы.
У неё должно остаться хоть что-то хорошее от этого поганого вечера. Карусель не укружит её далеко к волшебным звёздам, но Микаса хотя бы будет смеяться. Леви укутался в пальто и неотрывно наблюдал за вращением качелей. Ему казалось, что на них в небеса уносится громкоголосое счастливое детство.
Снег продолжал укрывать его равнодушной белизной.
– Леви, смотри!
– кричала ему с каруселей Микаса и махала рукой.
Его родной светлячок кружился в потоке аляпистого света. Огоньки смазались и растеклись в угловатые осколки витражей. Леви спрятал лицо в ладонях, давясь слезами. Он вдыхал прелый запах испачканных синтетических варежек и чувствовал себя бесполезным и никчёмным. Лучше бы грёбаный снег превратил его в сугроб и похоронил под собой!
– Смотри! Смотри!
– всё кричала Микаса, но слова застряли в горле, стоило ей приглядеться к дяде.