Когда забудешь, позвони
Шрифт:
И тут же наткнулась на редактора Тамару Ландрэ, прозванную Баландой. У автора этой клички отлично сработало ассоциативное мышление: Ландрэ, липкая и мутная, так и вливалась в воображение тюремным пойлом, а потому меткое прозвище прилипло к ней сразу и навсегда.
— Поволоцкая, это ты?! А я тебя сразу узнала, но глазам своим не поверила! Дай, думаю, дождусь. Неужели это ты! — Она оккупировала Вассин локоть, радостно (?) заглядывая в глаза. — Живая, кто бы мог подумать! Красивая, стройная! А правду говорили, что ты…
— Правду, — перебила ее Василиса, пытаясь освободиться от цепкой хватки.
— А я тебя по ушам узнала.
«Пленница» вопросительно посмотрела на «захватчицу».
— Уши твои хорошо помню, — охотно пояснила та. —
— А ты на работу пришла устраиваться?
— Нет, я работаю.
— Правда? Где?
Васса многозначительно посмотрела в потолок.
— Ого! — округлила глаза Баланда. — А Ельцина видела?
Ответом стал неопределенный жест.
— А Горбачева?
Снова задумчивый взгляд в потолок.
— Слушай, с тобой так интересно разговаривать! Ты так много всего знаешь! — искренне восхитилась Баланда и спросила с надеждой: — А мне нельзя к тебе? Ты же знаешь, я политически грамотна. И редактор хороший.
Неопределенное пожатие плечами. Баланда с сожалением вздохнула, расценив этот жест как отказ.
— Понимаю, туда просто так не попадешь. Большой блат нужен, само собой. А у тебя, говорили, отец писатель был, с Горьким дружил. Везет, у кого родители такие, все им на блюдечке подают. А я сама дорогу в жизни себе пробиваю. Все вот этими руками и головой. — Она растопырила перед собственным носом «сардельки» с короткими ногтями и с удивлением на них уставилась, словно видела впервые. Потом опять вздохнула, на этот раз с завистью. — Счастливая ты, Поволоцкая, все тебе нипочем. А мы вот тут прозябаем — и перспективы никакой. Говорят, сокращение опять будет. Некоторых, само собой, выкинут. Я, конечно, стараюсь политических ошибок не делать и тексты пишу хорошие, но кто знает, что будет дальше! Газеты, само собой, читаю. Но путаюсь иногда, — неожиданно призналась безошибочная. — Сейчас так все меняется! Что вчера было черным — становится белым. И наоборот. Разве тут успеешь сориентироваться? Дома сутками не отлипаю от телевизора, а все равно кавардак в голове. Однажды даже на митинге демократов была. Попов выступал, Станкевич, Ельцина издали видела. Но ничего не поняла. Плохо было слышно, мы далеко стояли.
Васса слушала Баланду вполуха, прикидывая, в какую бы паузу вставить свое «до свидания» и достойно покинуть уютный закуток. Хоть и беседовали (!) они на площадке под лестницей, куда редко заглядывает народ (только заядлые курильщики), но рисковать не хотелось: еще одна подобная встреча была бы совсем ни к чему.
— Говорят, Гаранин собирается на пенсию, — доносился монотонный бубнеж. — Вот весело будет! Новая метла придет — всех нас выметет. Само собой! — пожаловалась Баланда и обреченно вздохнула.
Наконец-то! Бог любит троицу — третий вздох оказался решающим.
— Я уверена, тебя оставят. До свидания, Тамара. Меня ждут, — разразилась «собеседница» длинной тирадой и, ободряюще улыбнувшись, дала ходу.
От растерявшегося перед грядущими переменами Гаранина и сбитой с толку Баланды, от длинных узких коридоров, от мониторов, микрофонных папок, сценариев эфирного дня с расписанными ролями для кандидатов на вылет — от всей этой безумной, близкой, похоже, отказавшейся от нее и навсегда ушедшей жизни.
Легко вполуха слушать Баланду, сложнее улыбаться Гаранину, когда он произносит «нет», и очень трудно держать марку перед собой. Она медленно шла по улице. Мечты, мечты, где ваши сладости? Мечты ушли — остались гадости. И что прикажете теперь делать? Без работы. Без денег. Без Владика — царство ему небесное. Да разве при нем возможно было чувствовать себя такой одинокой и лишней, никому не нужным огрызком прошлой жизни! Вспомнив мужа, Васса почувствовала, как сдавили ее сердце беспощадные клещи вины. И хоть говорил тогда отец Александр, что не виновата она ни в чем и
Сбоку послышались короткие автомобильные гудки и знакомый голос окликнул:
— Василиса!
У тротуара притормозила машина, и из белых «Жигулей», расплываясь во весь рот, на нее смотрел доктор Яблоков, Яблочко, Сергей Сергеич — собственной персоной. Профессор медицины, безнадежно влюбленный в нее шесть лет назад и вытащивший ее со своим другом-физиком с того света.
— Василиса, я уже несколько минут сигналю, но никак не могу пробиться в зону твоего внимания. — Он открыл дверцу. — Садись, быстро, здесь остановка запрещена. И командуй: куда бы ты ни направлялась, я довезу тебя. Ты не представляешь, как рад тебя видеть!
— Представляю, — ответила она, устроившись рядом, — потому что видеть тебя тоже очень рада. Здравствуй, Сережа!
— Правда?! — обрадовался, как мальчишка, сдержанный профессор. — Здравствуй, Василиса! Прости за банальность первого вопроса после стольких лет, но эскулап во мне — диктатор. Как себя чувствуешь?
— Хорошо, — улыбнулась Васса.
— Мог бы и не спрашивать, зануда, верно? — пошутило медицинское светило. — Давно в Москве?
— Второй день.
— Навсегда или на время? — осторожно спросил.
— Навсегда.
— Послушай, Василиса, — просиял он, — пожалуйста, окажи мне честь, отужинай со мной. В Москве сейчас появляются уютные маленькие ресторанчики, я знаю один из них. Приглашаю, тебе должно понравиться. У них шеф-повар — грузин, хачапури — стон, а сациви — истома, — совращал старый друг, — ты же любишь грузинскую кухню! Поговорим о жизни, ведь столько лет прошло. Поделимся друг с другом шестилетними событиями. Я очень рад тебя видеть, правда! — И ловко перехватил правой рукой руль, сворачивая в переулок; на безымянном пальце сверкнул тонкий золотой ободок. Профессор Яблоков поймал ее взгляд. — Помолвлен. Через три месяца идем в ЗАГС. — Помолчал и тихо добавил: — Я не мог забыть тебя пять лет.
— Сережа, поздравляю! И искренне желаю счастья. — Никакой реакции. — У нас бы все равно с тобой ничего не сложилось, Сереженька. Я очень любила Влада.
— Почему «любила»?
— Он умер. Четыре года назад.
— Прости, не знал. Прими мои соболезнования. Влад был настоящий мужик.
Машина плавно остановилась у кромки тротуара в тихом переулке, где молодая остроносенькая листва беспечно приплясывала под дуду легкого ветерка. Васса невольно засмотрелась на зеленых плясунов.
— Василиса, выслушай меня, пожалуйста. Соглядатай прекратила слежку за вертлявой флорой.