Когда зацветёт земля…
Шрифт:
– Вид у него впечатляющий, – шепнула Тоня.
– Он работает здесь в должности картинного турка для развлечения постояльцев, – сказал Антон.
Тоня усмехнулась.
– Любишь окружать себя людьми, играющими роли? Он – картинного турка. А я буду изображать твою жену.
– Во-первых, я не окружал себя Мустафой. Он сам всех собой окружает. Во-вторых, Тоня, повторяю, что если ты… если тебе…
– Я иду переодеваться, – кокетливо сказала она, – какой там номер комнаты?
Когда спустя час она вышла подкрашенная в свободном ультрамариновом платье с оборками, то выглядела невероятно
– Ты чудесна! – восхищённо сказал Антон и поцеловал ей руку.
За ужином Тоня мало что понимала. Видя рядом с собой трёх турецких дельцов, усатых и черноглазых, она совершенно не отличала их лиц от лица Мустафы, и ей мерещилось, будто это «картинный турок» размножился, переоделся в европейский костюм и сидит теперь здесь, тремя языками болтая что-то о налогах и отоплении скальных пещер в зимний период. Тоня улыбалась, кивала, поддакивала, делала заинтересованный вид, когда один из собеседников затеял лекцию о кебабах и их значении в турецкой культуре.
– В Турции, – с гордостью вещал он, – в каждой провинции свой кебаб. А провинций у нас восемьдесят одна…
– Тогда получается, что турецкая культура чрезвычайно богата, – сказал Антон, улыбаясь Тоне.
– Да, да, да, – лопотал турок, – всем, конечно, известен аданский кебаб. Отличный кебаб, никто не спорит. Но и в кебабах из Эрзурума или Газиантепа есть своя прелесть…
Его окончивший какой-то гуманитарный факультет компаньон, чьи интересы простирались несколько дальше кулинарии, заговорил о Пьере Лоти и прекрасной Азиаде, о блестящих европейских офицерах, влюблявшихся в гаремных красавиц. Это привело к тому, что наследники империи затосковали о почившем османском величии.
– Во времена расцвета нашего государства, – сказал один из них, – султан сидел на праздничной трибуне в то время, как мимо маршировали представители всех ремёсел и заведений города. Шли верблюды, нагруженные драгоценными товарами. Пекари выпекали хлеб прямо на демонстрационных повозках, стекольщики рисовали на стекле узоры, торговцы сладостями несли клетки с сахарными попугаями, парикмахеры брили клиентов, будучи подвешенными вверх ногами. Вообразите себе, в шествиях участвовали даже пациенты домов сумасшедших вместе со своими цепями и Аллах знает, чем ещё…
– Дорогая Тоня-ханым, – сказал другой собеседник, – не слушайте про этих сумасшедших. Вам понравилось бы жить в эпоху тюльпанов. Это было в семнадцатом веке при султане Ахмеде III. В Турции тогда началась настоящая тюльпаномания. Цветок называли золотом Европы, хотя происходит он из азиатских степей. Представьте себе весеннюю ночь, полнолуние, роскошные дворцовые сады, где развешаны клетки с певчими птицами. Прекрасные насельницы гарема гуляют по оранжереям и между клумбами, а султан развлекает их музыкой, стихами и танцами. По саду же расхаживают живые черепахи со свечами на панцирях и освещают тюльпаны.
– Женщина
– В чём выражается турецкая свобода? – неожиданно вопросил первый собеседник. – По-моему, в несоблюдении правил дорожного движения. Когда турецкий водитель сворачивает в неположенном месте или плюёт на сигналы светофора, когда заезжает на тротуар или не пропускает пешеходов, этим он как бы заявляет о своём несогласии с разными глупыми ограничениями, навязанными обществом. Именно на дороге мы чувствуем себя настоящими творцами нашей жизни!
– В Стамбуле невероятно плотное движение. Честно говоря, мне было немного страшно, – заметила Тоня, и Антону захотелось немедленно защитить её ото всех опасных шофёров Турции.
Затем они говорили о недвижимости, о курсах валют, о таможенных формальностях, об увеличении туристического потока, немного о Великих Каппадокийцах и о землетрясении, разрушившем тут в середине двадцатого века город Зелве.
«Ты скучаешь по ней, – думал Антон. – А разве можно скучать по женщине, сидящей прямо рядом с тобой? Это какая-то глупость. Вот она здесь с этим своим смешным профилем, с глазами, ставшими в полумраке фиалковыми или какими там ещё принято говорить… Веки до сих пор припухшие, хотя слёзы давно высохли… Нет, всё-таки удивительно, как можно соскучиться, сидя почти впритык…»
Ко всеобщему удовольствию, около полуночи каппадокийский ужин, наконец, завершился.
Антон и Тоня стояли в полутёмном коридоре. В её глазах он видел испуг и немую просьбу: «Не надо…». «Если ты сейчас что-нибудь сделаешь или затащишь её к себе, то всё пропадёт… Это хрупкое, только рождающееся, с прозрачными неокрепшими крыльями… оно может просто не выдержать…»
– Я очень надеюсь, что завтра мы выспимся и пойдём гулять, – сказал он так весело, как только мог после столь богатого событиями дня.
Он видел, как в её глазах засветились благодарность и облегчение.
– Полагаю, ты не выбросила джинсы с кроссовками?
– Не помню, – лукаво сказала она, – но если выбросила, то буду карабкаться по холмам в платье и туфлях, как настоящая мусульманка. Вот только прикуплю здесь в лавчонке платок.
– Что ж, – сказал Антон, – тогда я позаимствую у Мустафы феску.
Она прыснула и нырнула во мрак своей комнаты.
– Спокойной ночи! – шепнула она из темноты.
Та ночь в самом деле оказалась удивительно спокойной. Уставшие от впечатлений и волнений, оба они спали крепко без сновидений.
***
Дома я застал тётку за тем, что она металлической рейкой от дореволюционной кровати (очередной батон колбасы измочаленный валялся под окном) дубасила по трубе в ванной комнате. «И буду колотить, ублюдок!» – орала она, буравя взглядом стену, из-за которой доносились звуки дрели. Сосед делал ремонт, но ещё неизвестно, что сверлило лучше: его инструмент или взгляд моей тётки.
Я прошёл на кухню, открыл холодильник, увидел упаковку котлет из кулинарии, хотел было их поджарить, но стало лень. Взял связку сосисок, одинаковых, как дни моей жизни, и съел несколько штук холодными, закусывая хлебом с водянистым зимним огурцом.