Когеренция
Шрифт:
– Это сложно?
– Иногда это очень сложно. Знаете, многие думают, что если флюентом будет игрок в футбол, я без труда заставляю его забить в свои ворота. Но зачем ему забивать в свои ворота? Он будет сопротивляться. Мне придётся создать для него альтернативную реальность, в которой это действие будет желанным и осмысленным. Мне придётся сочинить целую легенду, заставив его разозлиться на тренера, отца или капитана команды, чтобы автогол стал оправданным.
– Почему, по-вашему, когеренция не даёт нам мгновенной и полной
Ким пожал плечами:
– Я не знаю. Возможно, до сих пор мы слишком романтизировали свободу воли человека. Мы думали, что сознание управляет им, но теперь знаем, что большую часть времени сознание – лишь пассивный наблюдатель, летописец, надсмотрщик, иногда – сверхпроводник. Человек гораздо больше похож на бота, чем принято думать. Большая часть его действий алгоритмична, как и работа искусственных нейросетей. Моя задача и заключаете в сломе этих программ. Человек – очень зависимое существо.
– Разве не странно уравнивать людей и ботов?
– Думаю, люди – переходная форма жизни, и скоро случится наше слияние в более крупный организм с единым сознанием. Сейчас именно это и происходит: люди упрощаются, нейросети усложняются.
Ким помолчал и добавил невесело:
– Я становлюсь фаталистом. Иногда мне кажется, что прошлое и будущее отличаются лишь иллюзией того, что в одном случае мы можем хоть что-то изменить.
Ирина Ивановна сжала губы и постучала пальцами по столу, словно сказанное Кимом никак не поддавалось классификации. Она сменила тему:
– Ощущаете ли вы негатив флюента, если вынудили его сделать что-то нехарактерное и противоестественное?
– Как правило, нет. Человек делает не то, что оправдано, а оправдывает то, что сделано. Большую часть времени сознание лишь наблюдает и придумывает рационализации. Это очень удобно для когеренции. Если флюент загорелся желанием, всё остальное он сделает сам. Если он убьёт кого-нибудь в состоянии когеренции, то обоснует необходимость этого шага теми же факторами, что разбудили в нём желание убивать, даже если это желание ему внушили.
– В самом деле?
Ким вдруг остро пожалел о сказанном. Он поправился:
– Возможно, нет. Никто не проверял. Я предположил.
Сеанс подходил к концу. Ким спросил:
– Меня действительно готовят к выходу в большой мир?
Визор Ирины Ивановны некоторое время смотрел на него неподвижно. Она кивнула:
– Думаю, да. Вас это волнует?
– Волнует и радует. Так надоели тестовые комнаты, мозаики, кубики… И визоры надоели: я даже не думал, что буду так скучать по человеческим лицам без масок.
Ирина Ивановна усмехнулась:
– Там, в большом мире, масок не меньше. И работать там будет сложнее.
– Я это понимаю. Но мне всё равно хочется попробовать.
– Правильный настрой. Думаю, у вас всё получится.
– А можете в двух словах рассказать, что случилось за эти годы? Кто президент
Ирина Ивановна как будто смутилась:
– Ким, это не предмет нашего разговора. Вы наверняка получали сведения такого рода от флюентов, разве нет?
– Во время тестов я стараюсь не отвлекать их лишними мыслями. Никогда не знаешь, куда уведёт флюента ассоциативный ряд. Два года назад многие боялись гражданской войны. Но всё обошлось, ведь так?
– Ким, Ким, послушайте: я не имею права рассказывать вам то, что не относится к нашей работе. Думаю, вас проинформируют обо всём. Извините.
Бесполезно спрашивать Ирину Ивановну и о причинах его амнезии. В первые месяцы на «Талеме» Ким много раз обсуждал эту проблему со Стеллой, но она, как и другие сотрудники, не знала ничего о личности Кима и его предыстории. Не знала даже, настоящим ли является имя Ким: все сотрудники «Талема» имели псевдонимы, и вряд ли он был исключением. Стелла лишь говорила, что у Кима наблюдается диссоциативная амнезия, связанная с сильной психологической травмой, которая повлекла потерю биографической памяти: явление редкое и до конца не изученное.
– Как же мы можем вам помочь, если не имеем доступа к вашему досье? – объясняла ему Стелла. – К сожалению, сейчас это невозможно. Мы не уполномочены.
Ким допускал, что незнание Стеллы было искренним. Зачем, в конце концов, посвящать штатного психолога в детали биографии перцептора, если они не влияют на его работу, потому что недоступны ему? Все разговоры на эту тему сводились лишь к универсальной формуле – так даже лучше. Стелла считала, что потеря памяти обратима, но раз за за разом подчёркивала бессмысленность её лечения на «Талеме»: ограждённый от прошлого опыта, Ким лучше фокусировался на задачах.
– Память к вам непременно вернётся, – убеждала его Стелла. – Современные технологии позволяют лечить практически все типы амнезии.
В конце концов, Ким согласился с ней. Иногда его мучили мысли о семье, которая, вероятно, у него была, но поскольку мысли эти были беспредметны, он не ощущал их режущего трагизма. По вечерам, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из своей прошлой жизни, он, как правило, просто засыпал. Скоро эти упражнения превратились в рутину, вроде пересчёта барашков, и Ким в самом деле не понимал, для чего ему знать свою биографию. И всё же желание вспомнить прорывалось.
– Как думаете, память ко мне вернётся? – спросил он Ирину Ивановну.
Несколько секунд Ирина Ивановна молчала, чуть склонив голову и, вероятно, пристально глядя на Кима: любопытный блик скользил по её визору. Наконец она сказала:
– Я думаю, что память к вам непременно вернётся. Но лучше, если это произойдёт не сейчас. Не каждый способен выдержать изоляцию, но вы прекрасно справляетесь и показываете высокие результаты. Амнезия избавляет вас от того, что вы не в состоянии изменить.