КОГИз. Записки на полях эпохи
Шрифт:
– Да-да, знакомы.
– Лидия Львовна, готовим мы передачу к двадцать второму апреля. Вам не надо объяснять, что это важная государственная дата, и поэтому готовимся серьезно и загодя. Хотелось бы в коротеньком репортаже минут на пятнадцать показать ваши фонды, рассказать о вас, передовиках культурного фронта, и надо будет пригласить кого-то из читателей. Желательно ветеранов. У вас в фондах есть классики?
– Есть-есть, конечно. И Пушкин есть, и Толстой!
– Ну что вы, Лидия Львовна! Я имею в виду настоящих классиков. Ленин
– А как же! Вот прямо на первой полке, пятое издание, пятьдесят пять томов.
– Очень хорошо. А у вас есть постоянные читатели, желательно из ветеранов, старых большевиков, кто бы брал Ленина из абонемента читать, изучать домой?
– Это надо смотреть по картотеке. Но мы, конечно, найдем таких. А вас как?..
– А я – Инкин. Зовите меня просто: товарищ Инкин. А теперь, Лидия Львовна, похвастайтесь нам своими фондами. В обкоме профсоюзов легенды ходят про вас и вашу библиотеку.
Тетка полезла под стол и быстренько что-то напялила себе на ноги. Это оказались вязаные, самодельные, яркие полуноски-полуваленки. Потом она резво выпрыгнула из-за своей стойки-конторки и уверенно повела нас между стеллажами, забитыми книгами, в глубь помещения. Я плохо себе представлял, в чем заключается розыгрыш Николая, хотя в том, что это розыгрыш, уже не сомневался.
Лидия Львовна что-то увлеченно рассказывала, оперируя именами и цифрами. Николай поддерживал беседу. Мы с Натаном откровенно зевали, пока все не добрались до заветного книжного шкафчика, простенького, фанерного, с маленьким замочком-щелкунчиком.
Тут у Лидии Львовны задрожали губы.
– А вот здесь отобраны книги, предназначенные для списания, – как-то грустно сообщила она нам.
– Какое еще списание? – строго спросил Николай.
– А каждый квартал к нам приходят списки книг, подлежащих изъятию из книготорговой и библиотечной сети. И мы должны, строго следуя им, проверять все фонды и списывать «нехорошие» книги. А кроме того, мы списываем и отдаем на уничтожение ветхие издания, которые у нас не пользуются спросом по нескольку лет. Это – моя боль.
Она маленьким ключиком открыла дверку и дрожащими руками стала вынимать и показывать нам крошечные брошюрки и книжечки. Сиреневая тетрадка с чуть обветшалыми краями и наклеенной посередине большой белой маркой «Б. Пастернак. Детство Люверс». Затем были вынуты еще пять книжек Бориса Пастернака: «Повесть», «Поверх барьеров», «Сестра моя жизнь», «Девятьсот пятый год», «Темы и варьяции».
Мы с Натаном насторожились, и он уже собирался открыть рот, когда Николай рявкнул:
– Глупость какая! Я разберусь и доложу куда следует! Не беспокойтесь, Лидия Львовна – книги мы спасем!
– А вот – еще, – произнесла книгохранительница и продолжила демонстрировать нам.
«В. Хлебников. Изборник» – красовалось на обложке с профилем «председателя земного шара» работы Маяковского. За этой брошюркой последовали хлебниковские «Тэ и лэ» с обложкой Ольги Розановой и «Игра в аду»
– Ну все, – подвел черту Николай. – Пойдемте работать.
Вернувшись в предбанник, Николай оставался по-деловому строг, и рабочий энтузиазм так и брызгал из него. Совсем не по-дружески, а начальственно он обратился ко мне:
– Балалаев, ты внимательно посмотри и рассчитай освещение: сколько надо привезти софитов и где установить. Надо чтобы хватило мощности. У вас пожарники давно проверяли электропроводку, Лидия Львовна?
– Да вон там, на двери висит акт проверки и инструкция.
– Это хорошо. Натан Моисеевич, ты вместе с Лидией Львовной поработай с картотекой. Надо сегодня же отобрать двух-трех читателей из ветеранов, которые читают Ленина и основоположников. А я еще раз пройдусь: подумаю, как лучше выстроить мизансцену.
5
Домой возвращались – уже смеркалось. Я позвал друзей в гости попить чаю, благо жил я тогда один, но Натан отнекался, а Николай выразил готовность зайти через полчасика: надо было посылку на почте получить. Действительно, он пришел с бандеролькой, перевязанной бечевкой и запечатанной сургучами.
Чай был хороший, цейлонский, но беседа длилась недолго. Николай быстренько разглядел у меня стоящий на полу зимний пейзаж Клевера, который я только что купил в комиссионке на Добролюбова за шестьдесят рублей.
– Захожу – смотрю – на стенке приличная работа висит – спрашиваю – кто автор? – отвечают – Киллер – я говорю – понял, беру!
Клевер был замечательный, классический: деревня, деревья, снег, закат. Николай недолго разглядывал:
– Почем такое чудо, если не секрет?
– Да я не продаю. Точнее, не думал еще – только что купил.
– А если не хочешь продавать, то, может, поменяемся.
– На что поменяемся?
– А вот ты любишь Хлебникова, смотрю – у тебя пятитомник «степановский» стоит. Да еще в суперах! Давай мою бандерольку посмотрим?
Николай взял со стола нож и, перерезав шпагат и поломав сургучи, выложил на стол содержимое своего почтового отправления.
Передо мной аккуратным веером рассыпались двенадцать книжечек, тех самых, из того самого шкафчика: пять ранних «Пастернаков» и семь футуристических иллюстрированных альманахов: редчайшее «Утиное гнездышко», а еще «Требник троих», «Мы». Их я не видел днем в библиотеке. Все это завершилось легендарной «Помадой» Крученых в родной кирпичной обложке.
У меня пересохло в горле. Даже трудно объяснить – отчего. То ли от восторга, что я смогу эти уники и ценности потрогать руками, то ли от страха, что это все украдено. Да еще при моем участии. Николай мастерски и своевременно опередил мои сомнения: