Коглин
Шрифт:
Дэнни улыбнулся в ответ.
Стивен О’Мира встал у стола. Еще не произнеся ни слова, он, казалось, полностью завладел положением.
— Мы с мэром Питерсом рассмотрели бюджет на предстоящий год и увидели отдельные позиции, по которым можно наскрести для вас дополнительные доллары. Этого недостаточно, однако это лишь начало, джентльмены, и, более того, это признание того, что ваши претензии обоснованны. Я прав, господин мэр?
Питерс поднял взгляд:
— Да-да, безусловно.
— Мы договорились с городскими медицинскими службами, с тем чтобы они провели исследование санитарных условий
Дэнни посмотрел на Марка, потом снова на комиссара.
— Вполне, сэр.
Питерс произнес:
— Мы все еще выплачиваем задолженность по госзаймам на проведение канализации по Коммонуэлс-авеню, джентльмены. Не говоря уж о затратах на расширение трамвайной сети, отопительном кризисе, который произошел во время войны, и существенном дефиците финансирования государственных школ в белых районах. При этом рейтинг наших облигаций весьма низок и продолжает падать. К тому же теперь стоимость жизни резко возросла, так что мы очень понимаем вашу озабоченность. Но нам требуется время.
— И вера, — добавил О’Мира. — Чуть-чуть побольше веры. Не желаете ли вы, джентльмены, опросить ваших коллег? Составить сводку их претензий? Не хотите ли изложить те факты, которые говорят о злоупотреблении руководства властью?
— Не опасаясь возмездия? — уточнил Дэнни.
— Совершенно не опасаясь, — ответил О’Мира. — Заверяю вас.
— Тогда, разумеется, хотим, — произнес Марк Дентон.
О’Мира кивнул:
— Предлагаю встретиться здесь же примерно через месяц. А до этого давайте воздержимся от высказываний в печати и вообще от раскачивания лодки. Согласны?
Дэнни и Марк кивнули.
Мэр Питерс встал и пожал им руки:
— Возможно, я и новичок на своем посту, джентльмены, но я надеюсь оправдать ваше доверие.
О’Мира вышел из-за стола и указал на двери кабинета:
— Как только мы откроем дверь, здесь окажутся журналисты. Начнут сверкать фотовспышками, выкрикивать вопросы, в общем, все как обычно. Кто-нибудь из вас ведет сейчас агентурную работу под чужим именем?
Дэнни сам удивился, какое облегчение он почувствовал, отвечая:
— Уже нет, сэр.
В одной из задних кабинок таверны «Заповедник» Дэнни передал Эдди Маккенне коробку, в которой находилась одежда Даниэля Санте, ключ от его съемной квартиры, различные заметки и литературу, которую он изучал.
Эдди показал на гладко выбритое лицо Дэнни:
— Значит, все.
— Все.
Маккенна перебрал содержимое коробки, отодвинул ее в сторону:
— Нет шансов, что Даниэль Санте передумает, если хорошенько отоспится?
Дэнни послал ему взгляд, начисто исключающий такую возможность.
— Полагаешь, они могли тебя убить? — поинтересовался Маккенна.
— Не думаю. Но когда слышишь, как у тебя за спиной четверо здоровенных быков взводят четыре курка…
Маккенна кивнул:
— Конечно, от такого бы и сам Христос усомнился в мудрости Своего учения.
Некоторое время они молчали, каждый был занят собственным стаканом и собственными мыслями.
— Я мог бы придумать тебе новую маску, заслать в другую ячейку. Есть
— Хватит. Я даже не знаю, за каким хреном мы это делали. Я не знаю, почему…
— Не нам рассуждать о том, почему.
— Не мне. Это твое детище.
Маккенна пожал плечами.
— Чем я занимался? — Дэнни посмотрел на свои раскрытые ладони. — Чего добился? Разве что составлял списки ребят из профсоюзов да беззубых большевиков…
— Беззубых красных не бывает.
— Чего ради?
Эдди Маккенна отхлебнул пива, зажег сигару, скосился на дым.
— Мы тебя потеряли.
— Что? — переспросил Дэнни.
— Да, да, — произнес Маккенна негромко.
— Не понимаю, о чем ты. Это я. Дэнни.
Маккенна устремил взгляд в потолок:
— В детстве я одно время жил у дядюшки, только не помню, с какой стороны, — с материнской или отцовской. Он был типичный угрюмый ирландец. Ни музыки, ни любви, ни веселья. И у него был пес. Простой дворовый пес, глупый-преглупый, но прямо-таки источавший любовь и веселье. Он так и приплясывал на месте, когда видел, что я поднимаюсь на холм, так и вилял хвостом, просто от радости, что я его приласкаю, стану с ним бегать, буду чесать его пестрое брюхо. — Эдди затянулся и медленно выдохнул. — И вот он захворал. Начал чихать кровью. И дядюшка мне велел стащить его в океан. Избил меня, когда я отказался. Я стал плакать, а он исколотил меня еще сильнее. Ну, я и понес пса в океан. Дотащил его до места, где мне было по подбородок, и отпустил. Дядя велел держать его под водой и считать до шестидесяти, но он был больной, слабый и вялый и сразу камнем ухнул на дно. Я вылез на берег, и тут дядюшка опять принялся меня колошматить. Я кричу: «За что?» А он показывает: гляди, бедный глупый пес плывет обратно. Плывет ко мне. И в конце концов добирается до берега. Весь дрожит, тяжело дышит, с шерсти каплет. Просто чудо. Романтик, герой. Только он успел на меня глянуть, как дядюшка всадил ему в спину топор и разрубил пса пополам.
Маккенна откинулся назад. Взял из пепельницы сигару. Официантка убрала полдюжины кружек с соседнего столика, вернулась к стойке, и в зале стало совсем тихо.
— На черта ты мне такое рассказываешь? — зло спросил Дэнни. — Рехнулся?
— Это ты рехнулся, мальчик. Помешался на «справедливости». Не отрицай. Ты думаешь, она есть. Я же вижу.
Дэнни резко наклонился вперед, так что пиво выплеснулось из стакана, уже поднесенного ко рту.
— Чему ты меня хочешь научить этой собачьей историей? Что жизнь — трудная штука? Что без обмана не будет талана? По-твоему, это для меня новость? Думаешь, я верю, что у профсоюзов, или у большевиков, или у БК есть хоть один паршивый шанс получить то, за что они бьются?
— Тогда зачем ты это делал? Мы все беспокоимся, Дэн. Твой отец, твой брат, я. Мы страшно беспокоимся. Ты ведь специально шел на провал.
— Нет.
— Однако ж ты говоришь мне, что никакая разумная власть — местная ли, на уровне ли штата, на федеральном ли уровне — никогда не допустит советизации нашей страны. Никогда. И все же продолжаешь возюкаться с этим чертовым БК и все больше отдаляться от тех, кому ты дорог. Почему? Ты ведь мой крестник, Дэн. Почему?
— Перемены болезненны.