Коглин
Шрифт:
— Томас?
— Да, дорогая?
— Обед через пять минут.
— Спасибо, дорогая.
Шаги Эллен Коглин затихли; Эдди снял с вешалки пальто.
— Похоже, нам предстоит веселенький Новый год, джентльмены.
— Выше нос, Эдди, — отозвался Томас. — Видишь ли, мы — районная власть, а этот город контролируют именно районы. Не забывай.
— Не буду. Счастливого Рождества.
— Счастливого Рождества.
— И тебе также, Дэн.
— Счастливого Рождества, Эдди. Наши самые лучшие
— Она будет очень рада это услышать, очень рада.
Он вышел из кабинета. Дэнни глотнул и почувствовал на себе отцовский взгляд.
— Кёртис выбил у тебя почву из-под ног, мой мальчик?
— Ничего, я ее верну назад.
Какое-то время оба молчали. До них доносилось громыхание передвигаемых стульев и стук тяжелых чаш и тарелок, которые ставили на обеденный стол.
— Фон Клаузевиц говаривал, что война — это продолжение политики другими средствами. — Томас улыбнулся и поднял бокал. — Мне всегда казалось, что на самом деле все наоборот.
Коннор вернулся с работы меньше часа назад. Ему поручили дело о поджоге, и от него до сих пор пахло сажей и дымом. Пожар четвертой степени, сообщил он, передавая Джо картошку, двое погибших. И видимо, все ради страховки, нескольких жалких добавочных сотен к тем, которые владельцы могли бы выручить при законной продаже своей недвижимости. Поляки, пояснил он, закатывая глаза.
— Тебе следует быть осторожнее, — заметила мать. — Ведь теперь ты живешь не только для себя.
Дэнни увидел, как при этих словах Нора покраснела, а Коннор улыбнулся и подмигнул ей.
— Я знаю, мам. Знаю. Буду. Обещаю.
Дэнни посмотрел на отца, сидевшего справа от него, во главе стола. Глаза Коглина-старшего ничего не выражали.
— Я пропустил официальное оповещение? — спросил Дэнни.
Коннор покосился на мать, поглядел на Нору, потом на Дэнни:
— Она согласилась, Дэн. Нора. Она мне сказала «да».
Нора подняла голову и встретилась взглядом с Дэнни. Глаза у нее так и светились гордостью и тщеславием, которые показались ему отвратительными.
А вот улыбка у нее вышла слабенькая.
Дэнни глотнул из рюмки, отрезал кусок ветчины. Он чувствовал на себе взгляды всех, кто сидел за столом. От него ждали каких-то слов. Коннор смотрел на него с полуоткрытым ртом. Мать взирала на него озадаченно. Вилка Джо замерла на тарелке.
Дэнни растянул губы в улыбке, и она, судя по всему, получилась широкой и сияющей. Улыбка до ушей, черт побери. Он увидел, как Джо расслабился, как во взгляде матери погасло смущение. Он загнал улыбку и в глаза, ощутив, как они расширяются в глазницах. Теперь подними рюмку.
— Это же прекрасно! — Подними повыше. — Поздравляю вас обоих. Я так за вас рад.
Коннор засмеялся и вскинул вверх собственную
— За Коннора и Нору! — загрохотал Дэнни.
— За Коннора и Нору! — Все подняли рюмки и, потянувшись друг к другу, чокнулись над центром стола.
Нора встретила его, когда он выходил из отцовского кабинета, налив себе очередную порцию скотча.
— Я пыталась тебе сказать, — произнесла она. — Вчера три раза звонила тебе.
— Меня не было до шести.
— А-а.
Он хлопнул ее по плечу:
— Да нет, все отлично. Потрясающе. Уж как мне приятно.
Она потерла плечо:
— Я рада.
— Когда церемония?
— Мы думаем, семнадцатого марта.
— День святого Патрика. Елки-палки, да у тебя к следующему Рождеству уже может поспеть ребенок!
— Может.
— Да что там — близнецы! — продолжал он. — Вот будет здорово, а?
Он осушил рюмку. Она смотрела ему в лицо, словно что-то пытаясь в нем отыскать. Он понятия не имел, что именно. Что там теперь искать? Все решения явно уже приняты.
— А ты… — начала она.
— Что?
— Ты не хочешь… не знаю, как сказать…
— Тогда не говори.
— Не хочешь что-нибудь спросить?
— Не хочу, — ответил он. — Пойду еще налью. А тебе?
Он прошел в кабинет, разыскал графин, отметил, как в нем мало осталось с тех пор, как он прибыл сюда днем.
— Дэнни.
— Не надо. — Он с улыбкой повернулся к ней.
— Что не надо?
— Произносить мое имя.
— Почему я не могу?..
— Так, словно оно что-то значит, — уточнил он. — Смени тон. Ладно? Больше ничего. Произноси его другим тоном.
Она обхватила рукой запястье, крутанула, потом уронила руки.
— Я…
— Что? — Он приложился к рюмке.
— Я не выношу людей, которые сами себя жалеют.
Он пожал плечами:
— Господи помилуй. Как это по-ирландски.
— Ты пьян.
— Я только начал.
— Мне жаль.
Он рассмеялся.
— Правда жаль.
— Можно у тебя спросить… Ты знаешь, что старик принюхивается к твоей давней истории, еще той, заокеанской. Я тебе говорил.
Она кивнула, не сводя глаз с ковра.
— Поэтому ты торопишься со свадьбой?
Она подняла голову, поймала его взгляд, но ничего не ответила.
— Ты в самом деле думаешь, что, если семья узнает о твоем ирландском замужестве после свадьбы, это уже не страшно?
— Я думаю… — Она говорила так тихо, что он с трудом разбирал слова. — Я думаю, что, если я выйду за Коннора, твой отец от меня не отречется. Он сделает все, что в его силах, все, что необходимо.
— А ты так боишься, что от тебя отрекутся?
— Я боюсь, что останусь одна, — произнесла она. — Что опять буду голодать. Что буду… — Она покачала головой.