Кого за смертью посылать

Успенский Михаил Глебович

— Добрая старушка права! — воскликнул Яр-Тур. — Мы не имеем права обременять дам кровавой работой…

И все дружной толпой двинулись на куробойство, причем Кота и Дрозда вредная бабка подгоняла хворостиной, а разбойники уклонялись от ударов, подскакивая.

— Зачем вся орда ходи? — удивился Сочиняй. — Надо одному Каравай-багатуру ножик дать. Он как раз ростом с курицу — честный поединок будет, секим-башка…

— Я тебе не гладиатор наемный! — возразил Колобок. — Да и куры тут какие-то вечно голодные: того и гляди последнюю изюминку из меня выклюют… Не к лицу Вечному Герою будет сложить голову

в битве с курями.

Насельщицы большого курятника тем временем почувствовали надвигающуюся беду и решили побороться за жизнь: собрались в кучу, вышибли ворота и рассыпались далеко за пределы птичьего двора. Петухи же предусмотрительно попрятались.

Сочиняй взял главенство на себя, расставил мужиков в цепь и велел гнать добычу к нему. Хоть и говорят, что курица не птица, но многоборская курица именно что птица — поджарая, закаленная, отчаянная. Прошлым летом, например, забрался ночью в княжеский курятник вор, так они его чуть не до смерти заклевали…

Яр-Тур снял с пояса охотничий рог и затрубил. Лю Седьмой вынул из бездонного рукава бронзовый колокольчик и стал размахивать им над головой.

Остальные просто улюлюкали.

— Надо было их прежде маком накормить, — сказал Колобок. На всякий случай он вооружился острой щепкой. — Они бы и уснули…

— Богатыри спящих да лежачих не бьют! Апокалипсия Армагеддоновна стояла и скалила немногочисленные зубы:

— Охотнички бесталанные! Пока зайца убьют, вола съедят!

Наконец загнали-таки в цепкие руки Сочиняй-багатура одну-единственную черную курицу. Степной витязь одним взмахом ножа обезглавил бедняжку, другим выпустил ей потроха, третьим движением отбросил жертву в сторону.

— Хозяин режет — бабы перья выдергай! — пояснил он.

Кое-как загнали кур в загородку, взялись за ножи.

Тут выяснилось, что жуткие душегубы Кот и Дрозд не могут даже курицу зарезать.

— Как же вы на большой дороге промышляли? — ахнула Армагеддоновна.

— Мы со всеми по-хорошему договаривались, — разом отвечали Кот и Дрозд. — За нами грозная молва стояла, мнение народное. Ты лучше стряпух веди своих, пусть перья дергают…

Лю Седьмой расправлялся с курами не глядя — следил только, чтобы не запачкать нарядный халат. Король Яр-Тур делал свое дело с отсутствующим видом. Жихарь старался не смотреть казнимым птицам в глаза.

— Закончим, а потом все-таки в баню надо, — говорил он Яр-Туру. — Что ты, братка, в самом деле? Я вон даже Сочиняя уломал, хоть ему и не позволяет дедовский обычай…

Яр-Тур хотел что-то сказать, но тут страшный визг распорол воздух, и король Камелота даже выронил недорезанную птицу.

Визжали и вопили собравшиеся стряпухи.

Куриные каратели переглянулись, потом поглядели перед собой и чуть было хором не присоединились к вопленницам.

Безголовые и выпотрошенные куры продолжали ходить по двору и даже пытались что-то найти на земле, двигая пустыми шеями.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Но не тем холодным сном могилы…

Михаил Лермонтов

Хитрый Митрий — умер, а поглядывает.

Поговорка

…Ее

уход заметили не сразу и не все.

Потом кто-то чистил репу ножом, порезал палец, а кровь не пошла. Другой строгал доску, загнал в ладонь занозу, а боли не почувствовал. Третий по пьяному делу улетел с обрыва на камни, но не затих, раскроив голову, а встал и, ничего пока еще не сообразив, пошел дальше, соря мозгами и прихрамывая на сломанную в двух местах ногу.

Издержавшие здоровье в трудах и боях старики просыпались среди ночи и с удивлением чуяли — нигде не свербит, не ноет, не стреляет, не колет, не отдает, не мозжит, не стучат в висках привычные молоточки, не скрипят суставы и пальцы хорошо гнутся… Должно быть, погода хорошая, вот везде и отпустило…

Но нехорошая была погода, поднялся ветер, перевернул лодку кривлянского рыбака, тот растерялся, пошел на дно и вдруг обнаружил, что под водой очень даже можно дышать. Так и добрел до берега по дну, и вышел, и даже сеть вытащил, и отправился в деревню, пуская струйки из носа.

Прославленный охотник-жиганин Ухомор подстерег в заповедном княжеском лесу лося и поразил его стрелой точно в глаз; сохатый этого как бы даже и не заметил, помчался прочь, унося с собой стрелу, а Ухомор от стыда спрятался на дальней заимке.

В стольном городе кривлян вешали знаменитого вора и растлителя Зворыку.

Зворыка подергался-подергался в петле и затих; а когда ночью пришли другие лихие люди, чтобы отрезать у казненного руку (если в руку повешенного вложить зажженную свечу, можно смело заходить ночью в любой дом — хозяева не проснутся), то открылось, что не умер проклятый Зворыка — будучи вынут из петли, стал ходить, замахиваться на снявших его злодеев, только говорить не мог, хрипел, голову клонил на плечо и никак не мог втянуть обратно язык, вывалившийся чуть не до пуза. Грабежей в эту ночь никаких не было.

Под утро на Вороньем Поле сошлись по договоренности драться дружины вековечных врагов — правичей и левичей, выставили для затравки поединщиков.

Сперва поединщики всласть друг друга оскорбили, потом взялись за топоры.

Махались долго, так что дружины с обеих сторон приблизились с целью посмотреть, чего поединщики так долго возятся. Кольчуги на витязях были изрублены, шеломы расколоты, черева распороты, крови не видно. Потом подзуженные товарищами поединщики заревели и с новой силой друг на друга набросились: в правую сторону отлетела рука левича, в левую — голова правича, но рука продолжала и в траве махать топором, а изо рта головы все еще доносились самые тяжкие ругательства. Обе дружины подумали-подумали и в ужасе разбежались, не добыв никому ни чести, ни славы, а безголовый с одноруким остались выяснять отношения.

Всех чудес на свете не переглядишь, всякое бывает. Слухи носились из села в село, из града в град, из державы в державу. Дивились люди, кололи себя шильями для проверки — боли и вправду не было. Ну, стало быть, смилостивился кто-то там, наверху, решил побаловать человеков…

Схватились за головы винокуры: бражка в бочках перестала бродить, хоть и следили они внимательно за тем, чтобы не попала в бражку плесень, и меду вроде не жалели. Но ведь и старое вино перестало почему-то шибать в голову и валить навзничь…