Кого за смертью посылать
Шрифт:
— Молочко есть! — радостно доложил Кот. — Она покуда еще спит, но кормить уже кормит.
— Перед свадьбой бывает мальчишник, — сказал Рапсодище. — А для наших посиделок названия еще не придумали.
— Чего думать — глоткам освежай делаем сказал степняк. — Когда багатур аракчи — всякий жена молчи!
Жихарь пошарился в траве, вытащил несколько берестяных плошек — место у пруда заветное, испробованное.
— За материнство и детство! — провозгласил Рапсодище. Голос к нему уже вернулся.
А-а! — послышалось в траве. —
— Совсем дите стал наш Гомункул, вздохнул Жихарь.
— У детей такого нюха на хмель не бывает, — возразил Кот. — Надо же — откуда учуял! Чего тебе в тереме не сиделось, не считалось?
— А, Каравай-багатур! — обрадовался степной певец. — Закуси-хан!
Отломи-джан!
— Дурацкие у вас в степи шутки, — сказал Колобок. — Баланс я подвел, сальдо с бульдом сравнил… Старуха эта вредная меня чуть щами не обварила… Вот, глядите на кафтанчике — я пятно солью засыпал. И все в один голос: не крутись под ногами, не крутись под ногами! Но несколько рыбок я все-таки уволок… Полелюй еще не приехал?
Стали гадать, осмелится ли староста оставить ярмарку без своего надзора, какие вести принесет Демон, не соберется ли к вечеру дождь, не подгорят ли пироги у нерадивых стряпух.
Пить из берестянок вкусно, а чокаться нельзя, поэтому приходилось только щелкать языками и прикрякивать.
— Останусь я у вас годочков этак на двести, — сказал разомлевший Колобок, — а потом дальше покачусь…
— Только поберегись — Голодный Степь не закатись, — предостерег его Сочиняй. — Там не смотрят: говорящий, неговорящий…
От безделья устают сильнее всего, и вот уже пошла дрема кругами возле высокого собрания, отвалились добры молодцы и старые старцы на травушку, посмотрели в голое небушко, заскучали и опочили каждый своим сном.
Колобок поглядел-поглядел на это сонное царство, зевнул с завыванием, закатился к Жихарю под бочок и засвистел крошечными ноздрями.
Тихо сделалось в мире, как всегда бывает перед большой бедой.
…По глади пруда скользил длинный и узкий челнок с лебединым изгибом носа.
В челне лежал, скрестив на груди руки, король Яр-Тур — лицо у побратима было белое-белое. В ногах у короля сидела женщина в черном и бросала ему на грудь желтые цветы.
На противолежащий берег пруда выехал верхом на горбатом и мохнатом красном быке Лю Седьмой в дорогом парчовом халате зеленого цвета. Бедный Монах громким голосом читал стихи, отмахивая лад правой рукой, а левой бережно прижимал к себе глиняный жбан.
Увидев челнок. Бедный Монах соскользнул с бычьего горба, сделал несколько шагов и пошел прямо по воде. Яр-Тур поднялся в челне во весь рост, словно доска…
— …Вот где все лодыри собрались! Вот они где прохлаждаются! Любуйтесь, ваше величество!
Вот как наш князенька дорогих гостей встречает! Уже хороши, еще за стол не садившись!
Богатырь тряхнул головой.
К нему — вполне наяву — приближались
Никакой женщины в челноке, уже вытащенном на берег, не было, и бык, привезший Бедного Монаха, был не красный, а самый обыкновенный, бурый.
Только вот лицо у короля осталось белым.
За побратимами мелкими шагами поспешала гувернянька Апокалипсия Армагеддоновна с хворостиной в руке. Ради праздничка ведьма принарядилась в платье с петухами. Голову же она украсила немыслимой прической в виде корабля с парусами.
— Нет слов сказать, как я рад вас видеть, сэр Джихар! — тихо сказал король и попробовал поклониться, но чуть не споткнулся. Лю Седьмой успел поддержать его.
Жихарь вскочил, подбежал к побратимам, обхватил их за плечи. Тут же к нему присоединился Сочиняй-багатур.
— Что с тобой, братка? — вместо привета вскричал Жихарь.
— Достойный Яо Тун утомился с дороги, — пояснил Бедный Монах.
— Ха! — воскликнул Сочиняй. — Говори! Сочиняй все видит: Камелот-каган у себя много крови пролил! Сейчас лечить буду, трава баш-кильдым варить, баранья мозга кормить!
— Успокойтесь, сэр Сочиняй! — улыбнулся Яр-Тур. — Сэр Лю внимательно осмотрел эту пустяковую царапину…
— Да, — склонил голову Бедный Монах. — Яо Тун-ван уже не нуждается ни в каком лечении…
— Сейчас мы его в баньке попарим, — сказал Жихарь.
— Оставьте, сэр брат. Боюсь, что баня не пойдет мне на пользу, — улыбка у короля тоже была какая-то бледная. — Поздравляю вас с наследником. Теперь вы можете быть спокойны за судьбу державы… В отличие от меня…
— Как добрались до меня в одночасье? — спросил Жихарь. — Договорились, что ли?
— Шествующие незримыми путями неизбежно встречаются, — объяснил Лю Седьмой.
— Друг мой, — добавил он шепотом, — не тревожьте покуда Яо Туна вопросами.
Ему нужен покой. Когда-нибудь я вам все растолкую или вы сами догадаетесь.
О, кто эти достойные старцы?
— Мои наставники, — гордо представил Жихарь Кота и Дрозда. — Страшные, ужасные разбойники! Счастье ваше, что нынче не промышляют они на незримых путях, да и на зримых больших дорогах…
— А я? А меня? — обиделся Колобок из травы и подпрыгнул, чтобы гости смогли его разглядеть.
— Какая радость! — воскликнул Бедный Монах. — Вот она, подлинная сущность человека, избавившегося от всего лишнего! Смел ли я надеяться, что увижу такое собственными глазами!
— Это Колобок, гордость наша, — сказал Жихарь. — Он, братка, постарше тебя будет!
Лю Седьмой почтил Гомункула особенным каким-то поклоном.
Рапсодище тоже не стал дожидаться, покуда его представят, схватил гусли и грянул по струнам.
— Нишкни! — прорезалась наконец и гувернянька. — Я ведь чего пришла? Вы здесь тунеядствуете, герои, а кто будет кур резать? Ляля и Доля? Ну-ка ступайте все на птичий двор, там показывайте свою доблесть!