Коготь Хоруса
Шрифт:
Среди Тысячи Сынов я известен как Хайон Черный — за свои прегрешения против нашего рода. Войска магистра войны зовут меня Сокрушителем Короля — магом, который поверг Магнуса Красного на колени.
Я — предводитель ХаШерхан, лорд Эзекариона и брат Эзекиля Абаддона. Я проливал вместе с ним кровь на заре Долгой Войны, когда первые из нас стояли закованными в черное в лучах восходящего красного солнца.
Каждое слово на этих страницах — правда.
Позором с тенью преображены,
В
Часть первая
ДЬЯВОЛЫ И ПЫЛЬ
Глава 1
КОЛДУН И МАШИНА
Долгие годы, предшествовавшие Битве за Град Песнопений, я не ведал страха, поскольку мне было нечего терять. Все, чем я дорожил, обратилось в пыль на ветрах истории. Вся истина, ради которой я сражался, теперь стала не более чем праздными философствованиями, которые изгнанники нашептывают призракам.
Все это меня не особенно злило и не погружало в меланхолию. За столетия я усвоил, что лишь глупец пытается бороться с судьбой.
Оставались только кошмары. Мой дремлющий разум получал мрачное удовольствие, возвращаясь к Судному Дню, когда по улицам пылающего города с воем бежали волки. Всякий раз, когда я позволял себе уснуть, мне снился один и тот же сон. Волки, постоянно волки.
Адреналин рывком выдрал меня из дремоты. Мышцы ныли от молочной кислоты, руки дрожали, а кожа покрылась холодными кристалликами пота. Протяжные вопли последовали за мной в дневной мир, угасая в металлических стенах моей медитационной камеры. Бывали ночи, когда этот вой отдавался в моей крови — я ощущал, как он движется по венам, отпечатавшись в генокоде. Пусть волки и были всего лишь воспоминанием, но они охотились с упорством, превосходящим ярость.
Я дождался, пока они растворятся в гуле корабля вокруг. И только потом поднялся. Хронометр показывал, что я проспал почти три часа. После тринадцати дней бодрствования даже урывки сна были желанной передышкой.
На настиле пола моей скромной спальни лежала, отдыхая и внимательно наблюдая, волчица, которая не была волчицей. Ее белые глаза, бесцветные, словно безупречные жемчужины, следили за тем, как я встаю. Когда спустя мгновение зверь поднялся, его движения были неестественно плавными, словно независимыми от мышц и сухожилий. Волчица двигалась не так, как настоящие волки, даже не как волки, что преследовали меня в снах. Она двигалась, словно призрак, натянувший на себя волчью шкуру.
По мере приближения к существу оно все меньше походило на подлинного зверя. Когти и зубы были словно отлиты из черного стекла. В сухой пасти не было слюны, и волчица никогда не моргала. От нее пахло не плотью и шерстью, а дымом пожарища — вонь пепелища моего родного мира.
«Хозяин», — пришла мысль волчицы. На самом деле, это было не слово, а понятие, знак подчинения и привязанности. Впрочем, человеческий — и постчеловеческий — разум инстинктивно воспринимает подобное как язык.
«Гира», — отправил я в ответ телепатическое приветствие.
«Ты спишь
Ее веселье развеселило и меня. Ее самоуверенность всегда была заразительной.
— Хайон, — разнесся по комнате тусклый нечеловеческий голос.
В нем совершенно отсутствовали как эмоции, так и признаки пола.
— Мы знаем, что ты проснулся.
— Так и есть, — заверил я пустоту.
Под кончиками пальцев была темная шерсть Гиры. Она казалась почти что реальной. Пока я почесывал волчицу за ушами, она не обращала на это внимания, не проявляя ни удовольствия, ни раздражения.
— Иди к нам, Хайон.
В тот момент я не был уверен, что готов для этой встречи.
— Не могу. Я нужен Ашур-Каю.
— Мы фиксируем интонационные сигнификаторы, которые указывают на обман в твоем ответе, Хайон.
— Это потому, что я тебе лгу.
Никакого ответа. Тем лучше.
— Что там с уровнем энергии в предкамерах, подключенных к хребтовым магистралям?
— Изменений не зафиксировано, — заверил меня голос.
Жаль. Впрочем, не удивительно, учитывая режим энергосбережения на корабле. Я встал с плиты, которая служила мне ложем, и помассировал саднящие глаза большими пальцами. Сон не освежил меня. Из-за истощения энергоресурсов «Тлалока» освещение отсека было тусклым — в точности как в те годы, когда я, тизканский мальчишка, читал пергаменты при свете переносной светосферы.
Тизка, некогда именуемая городом Света. В последний раз я видел родной город во время бегства, когда на обзорном экране оккулуса уменьшался горящий Просперо.
В какой-то мере Тизка продолжала существование в новом родном мире легиона — Сорциариусе. Я посещал его, затерянный в глубинах Ока, несколько раз, но мне никогда не хотелось там остаться. Многие из братьев чувствовали то же самое — по крайней мере, редкие счастливчики, чей разум остался нетронут. В те бесславные дни Тысяча Сынов в лучшем случае представляли собой разобщенное братство. В худшем же они вообще забывали о том, что значит быть братьями.
А что же Магнус, Алый Король, некогда вершивший суд над своими сыновьями? Наш отец сгинул в метаморфозах Великой Игры, ведя Войну Четырех богов. Его устремления были эфирны и призрачны, а амбиции его сынов все еще оставались мирскими и смертными. Все, чего нам хотелось, — выжить. Многие из моих братьев продавали свои знания и боевое чародейство крупнейшим из игроков в сражающихся легионах, ведь на наши таланты всегда был спрос.
Даже среди мириада миров, купающихся в энергиях Ока, Сорциариус отличался особенной неприветливостью. Все его обитатели жили под пылающим небом, которое лишало смысла понятия день и ночь, и где в непрестанном хороводе кружились терзаемые мукой мертвецы. Я видел Сатурн в той же системе, что и Терра, а также планету Кельмаср, которая вращается вокруг белого солнца Клово. Обе планеты окружали кольца из камней и льда, выделявшие их среди небесных собратьев. У Сорциариуса было такое же кольцо — призрачно-белое на фоне бурлящего лилового пространства Ока. Оно состояло не изо льда или скал, а из вопящих душ. Мир изгнания Тысячи Сынов в буквальном смысле венчала корона из завывающих призраков тех, кто погиб из-за величайшей лжи.