Кокон
Шрифт:
– Хватит в фильме и одной внучки, – ответила я. – Зачем там столько родственников? Многие великие люди вообще не оставили потомства.
Пэйсюань потрясенно уставилась на меня. Помолчав, сказала:
– На самом деле из нас двоих дедушка всегда больше любил тебя.
Я рассмеялась:
– Какая ерунда! Они с папой друг друга терпеть не могли.
– Да, с твоим папой они не ладили, но тебя он любит больше. Знаешь почему? Ты похожа на его мать. Особенно лоб и глаза, это бабушка мне рассказала.
– Мы можем больше не касаться этой темы?
Следующие несколько дней она и правда не вспоминала о дедушке. Но я быстро поняла, что он все равно постоянно стоит между нами. Жизнь Пэйсюань была испещрена
На кафельную стену кухни-студии в съемной квартире Пэйсюань повесила несколько крючков для полотенец и рядом с каждым крючком наклеила кусочек пластыря с надписями: “для посуды”, “для стола”, “для рук”. Глядя на рядок полотенец с четко очерченными должностными обязанностями, я смутно чувствовала, что снова стою на кухне в дедушкином доме. Хуже всего было то, что она расклеивала повсюду не стикеры и не наклейки, а узенькие полоски пластыря, густо пахнущие лекарством. Раньше у всех сотрудников больницы дома лежали запасы такого пластыря – наверное, и у твоей бабушки тоже. Но мало кто использовал их так обстоятельно, как мы. Целлофановая пленка, в которую заворачивали пульт, с двух сторон была оклеена пластырем, пластырь был и на антенне радиоприемника, две полоски пластыря скрепляли треснувший пенал, еще Пэйсюань научила меня, что пластырь можно порезать на мелкие кусочки и заклеивать ими помарки в домашних тетрадях. Потом в продаже появились корректоры, но она все равно не расставалась со своими обрезками. Я тогда ненавидела эти пластыри, ненавидела их больничный запах, а еще меня бесило, что и пульт, и пенал, и приемник, обмотанные пластырем, превращались в перевязанных бинтами пациентов.
Еще Пэйсюань унаследовала от дедушки почти фашистскую самодисциплину, которую называла “необходимыми ограничениями”. Утром, проснувшись, она тут же вскакивала с постели. Пообещав себе, что посмотрит телевизор тридцать минут, никогда не оставалась перед экраном дольше, и даже если фильм шел к концу, она безжалостно его выключала. Как-то мы разговорились после ужина, а потом она вспомнила, что пора подавать фрукты. Посмотрела на часы, было уже полдевятого, время фруктов прошло ровно в восемь, и Пэйсюань объявила, что есть не будет. В довершение всего оказалось, она носит брекеты, точнее, элайнеры, которые нужно снимать перед едой.
– Тебе же в детстве исправили зубы? – спросила я.
В те годы у Пэйсюань стояли проволочные брекеты, и при разговоре ее рот посверкивал металлом.
– Снова появилась щель, надо еще немного поносить, – объяснила Пэйсюань. – Никакой успех не дается раз и навсегда.
Я этой щели не видела, зубы Пэйсюань были ровные, как костяшки мацзяна [6] . Она рассказала, что иногда машинально давит на зубы кончиком языка, а элайнеры помогут избавиться от этой дурной привычки. Оказывается, и у нее тоже есть дурные привычки, она тоже делает что-то машинально. На моей памяти Пэйсюань даже спала, не теряя бдительности. Она подошла ко мне вплотную, попросила открыть рот.
6
Мацзян (или маджонг) – китайская азартная
– Тебе тоже надо поставить элайнеры.
– Нет уж. Если даже спать придется с пластиком во рту, во мне ничего живого не останется.
Как-то раз она вернулась из магазина с двумя бутылками красного вина. Сказала, что вечером можно будет немного выпить. Я обрадовалась: наконец у нас нашлось общее увлечение. Пэйсюань досуха протерла бокалы, поставила их рядышком на столе, налила в каждый вина, ровно три сантиметра от дна, и заткнула бутылку. Я сразу поняла, что у нас с ней разные представления о том, что такое “немного выпить”. Наливая вино, она не сводила глаз с бокала, словно на нем нарисована шкала, а у нее в руках пузырек с сиропом от кашля. Когда Пэйсюань заснула, я достала початую бутылку, вытащила пробку и допила вино в одиночку.
Проснулась я ближе к обеду. Голова побаливала, я вышла в общую комнату, Пэйсюань сидела за компьютером, отвечала на письма.
– Ты, наверное, не помнишь, что было вчера? – спросила она, не отрываясь от монитора.
– Я напилась?
– Я встала ночью, а ты лежишь на полу. Бокал разбился, весь пол в стекле.
– Извини, я не умею пить. – Растирая виски, я заметила у себя на руке большой синяк.
– Еще как умеешь. Ты допила початую бутылку и открыла вторую, в ней тоже ни капли не осталось.
– Да? – Мне смутно вспоминалась вчерашняя ночь, как я с бутылкой в руке брожу по квартире в поисках штопора.
Беспокойно глядя на меня, Пэйсюань спросила:
– У тебя тоже появилась склонность к злоупотреблению алкоголем?
Тоже. Этим своим “тоже” она вынуждала меня вспомнить о папе.
– Наверное, – ответила я.
– Почему? – Она все смотрела на меня. – Почему ты не пытаешься бросить? Можно пройти лечение, в США есть специальные центры, в Китае тоже должны быть.
– Мне нравится пить, так я меньше себя ненавижу.
Я не сказала, что эта привычка – часть скудного наследства, доставшегося мне от папы. Опьянев, я всегда чувствую, что он где-то рядом.
– Не ожидала, что ты так изменишься. – Она покачала головой. Страдание было не к лицу Пэйсюань, шрам на ее щеке кривился. А что будет, если она зарыдает или рассмеется, – “сколопендра” выскочит из-под кожи? Наконец я поняла, почему у моей сестры всегда такое бесстрастное лицо. Это выражение подходит ей лучше других, с ним шрам остается в покое.
Больше она не приносила домой вина. Иногда по вечерам я ходила выпить с друзьями. Заметив, что я укладываю волосы или крашусь, собираясь на выход, Пэйсюань очень сердилась. Ее раздражение было сложной природы: она походила то на мать, которая не может справиться с выходками дочери, то на маленькую девочку, обиженно наблюдающую за тем, как мама наряжается на свидание. Сама она никогда не красилась и почти не ходила на вечеринки. Пэйсюань часто жаловалась, что американцы тратят уйму времени на бессмысленные сборища, потому они и глупеют день ото дня. Наверное, посмотрев, как я живу, она поняла, что Китай недалеко ушел от Америки – люди во всем мире неудержимо глупеют.
Перед выходом я стояла у зеркала, примеряя одежду, снимала одно платье, надевала другое, раздумывала, в каком пойти. Отвернувшись от монитора, Пэйсюань наблюдала за мной. Я не спрашивала ее мнения, но она все равно говорила, что эти наряды никуда не годятся.
– Главное в одежде – материал, вещь должна быть удобной.
Как-то раз меня позвали на собеседование в редакцию модного журнала, и по указке Пэйсюань я вместо платья и туфель на каблуках надела ее строгий черный костюм и кожаные туфли на плоской подошве. Она сказала, что работающей женщине на официальные мероприятия уместнее приходить в брюках. Собеседование кончилось отказом, главный редактор наверняка решил, что я не имею ни малейшего представления о моде.