Кокон
Шрифт:
Со временем я почти перестала заходить в эту комнату, появлялась, только чтобы покормить его и подложить судно. Не хотелось встречаться с ним взглядом. Правда, вместо меня его мутные зрачки видят один силуэт с размытыми контурами. Он тоже опускает веки, отводит глаза. Мы как будто оба боимся, что, глядя друг на друга, случайно увидим и того, кто стоит между нами. Обтирая его, я всегда смотрю на теплые смятые простыни за его плечом. Он такой худой, что кожа, скручиваясь, тянется за полотенцем, и кажется, что я протираю кости, одну за другой. Он отворачивается, смотрит в пол. Наверное, для него это унизительно. Когда-то он был полубогом, вершил судьбы сотен людей, а теперь его тянут за руку, чтобы протереть подмышку. Правда, надо сказать, для старика
За все время сюда пришли только двое детей. Это было позавчера, они перелезли через ограду и тихонько забежали во двор. Я сидела на диване и читала. В кабинете нашлось немного классики в роскошных изданиях, которые покупают для украшения книжных шкафов, – по-моему, их даже ни разу не открывали. Я взяла с полки “Грозовой перевал”. История налетела на меня и ударила в самое сердце. Потом я ненароком подняла голову и увидела, как двое детей, прижавшись к окну, заглядывают в комнату. Мальчик и девочка, обоим лет по десять. Мальчик был ни капли не похож на тебя, а девочка – на меня, но вместе они почему-то очень напоминали прежних нас. Я побежала к двери, распахнула ее и даже на секунду оторопела, увидев их у порога.
Мальчик сказал, что учитель словесности задал им сочинение на тему “Человек, которого все уважают”. Они оба из семей сотрудников медуниверситета и с малых лет слышали о моем дедушке, вот и решили написать о нем, а пришли, чтобы взять у него интервью. Я в интервью отказала, объяснив, что академик нездоров, тогда девочка подмигнула мне и заявила: значит, мы возьмем интервью у вас. Вы его внучка, хорошо его знаете, расскажите нам какую-нибудь историю про академика. Я ответила, что на самом деле ничего о нем не знаю. Дети не поверили, пристали ко мне с расспросами, тогда я посоветовала им самим что-нибудь сочинить. Они уставились на меня, выпучив глаза. А если учитель придет и спросит, скажете, что все правда, вы же сами это предложили? Да, так и скажу. И они, довольные, ушли. Человек, которого все уважают, должен быть окружен целым сонмом трогательных историй, неважно, правдивы они или нет.
Наверное, когда дедушка получил звание академика, это наделало немало шуму и в университете, и в прикрепленной к нему школе. К сожалению, я тогда уже перевелась в другую школу, там никто не знал, что известнейший в Китае специалист по болезням сердца, репортаж о котором занял целых две полосы в вечерней газете, – мой дедушка. Как будто некая тайная сила оторвала меня от него, помешав причаститься к его славе. Иногда я задумываюсь: какой бы я стала, если бы не уехала, если бы продолжала жить в его лучах?
Позавчера вечером я сидела в гостиной на первом этаже и смотрела телевизор. Показывали документальный репортаж, корреспондент разыскал ветеранов экспедиционных войск, оставшихся в Мьянме. Кто-то из них зарабатывал уроками китайского языка, другие держали мелочные лавки. Камера скользила по пожилым лицам. На чужой земле они даже старели осторожно, ни одна морщина не смела размашисто прорезать лицо. Здоровье у всех было отменным, только половина из ветеранов уже много лет как оглохла, а другая половина впала в маразм. Казалось, старики давным-давно запечатали себе глаза и уши и жили в собственном мире – так чужбина была хоть немного похожа на родину. После войны с японцами они решили остаться в Мьянме, потому что в Китае им пришлось бы идти еще и на гражданскую войну, смотреть, как свои убивают своих. Тогда их жизни и сошли с намеченного курса. Перестав шагать в ногу с великой эпохой, они зажили в благоденствии, за которое платили брошенностью. Если пешка отказывается ходить, в ней нет никакого толка.
Корреспондент разговорился с внучкой одного из ветеранов. Она унаследовала семейное дело, держит мелочную лавку. Я завороженно смотрела на ее смуглое лицо, ведь я тоже могла быть ею, останься дедушка за границей. Наверное, местные китайцы помогли бы ему открыть частную клинику,
К сожалению, у дедушки не хватило смелости остаться за границей. И тощая мьянманская земля никогда уже не примет в себя его честолюбивое сердце. Хотя Пэйсюань вовсе не считает дедушку честолюбивым. В документальном фильме она говорит: дедушка однажды сказал мне, что на самом деле всегда плыл по течению. В годы учебы прилежно сидел над книгами, став врачом, старательно лечил больных. Когда пришла пора служить, он пошел в армию, а когда нужно было вступить в партию, вступил в партию. Он просто успевал шагать в ногу с эпохой. Времена стремительно менялись – не успел опомниться, а под ногами уже пустота и ты летишь в пропасть. На самом деле научиться плыть по течению сложнее всего. Как разведчик, который терпеливо ищет нужную радиоволну, ты должен обладать острым слухом и спокойным сердцем, настраивая себя на волну с эпохой.
Сейчас на экране тот самый фильм, что она прислала. Я поставила его на повтор, пока ждала тебя, и смотрела урывками, то и дело отвлекаясь. При случае скажу Пэйсюань, что мне очень понравилась часть про экспедиционные войска. Мне нравится первая половина дедушкиной жизни, я люблю представлять, что за судьба была бы у нашей семьи, остановись он в одном из тех мест.
15’37”
“ДОБРОЕ СЕРДЦЕ И ДОБРЫЕ РУКИ – ЗНАКОМСТВО С АКАДЕМИКОМ ЛИ ЦЗИШЭНОМ”
За столом у окна сидит пожилая женщина в бордовой рубашке.
Титр:
ЦЗЯН АЙЛАНЬ, СТАРШАЯ ДОЧЬ ЧЭНЬ ШУЧЖЭНЬ.
Женщина открывает овальную жестяную коробку, достает из нее сложенное вчетверо письмо. Расправляет его, кладет на стол. Края письма обтрепались, две строчки чернил размыты. На экране иероглиф за иероглифом появляется текст письма:
Шучжэнь, здравствуй.
Наш медотряд разбил лагерь на склоне горы. Горы в этих местах опасные, после дождя даже шагу ступить невозможно. Душит жара, но все равно приходится кутаться в одежду, защищаться от пиявок, которых здесь великое множество. Днем я провел ампутацию, до конца жизни ее не забуду. Пациент – господин Вуд, лучший врач в медотряде, в Англии он пользовал аристократов и членов королевской семьи. Последние два месяца я был его помощником и переводчиком, но он еще ни разу не доверил мне скальпель, полагался только на себя, никому другому оперировать не позволял. Позавчера мы попали под авиаудар, погибло десять человек, господин Вуд был ранен. Весь день он пролежал без сознания, а очнувшись, спросил: “Правую руку уже не спасти?” Я покачал головой. Его глаза покраснели. Перед операцией он велел мне подержать его за правую руку, а потом сказал: “Я передал тебе свой талант”. Операция прошла успешно, он пока не очнулся от наркоза. Я ушел из лагеря побыть в одиночестве; вдалеке снова раздаются сигналы тревоги. Шучжэнь, за эти дни я еще глубже почувствовал, как изменчива бывает судьба. Жизнь ничтожна, в ней нет и капли достоинства, а война – всего лишь игрушка в руках генералов. Какой смысл в победе, если ее цена – гибель стольких людей? Но я часто вспоминаю тебя, и это не дает мне пасть духом. Я обязательно вернусь к тебе, чего бы это ни стоило.