Кокон
Шрифт:
– Ну, с ходу и не скажу… Если только… Подожди-ка, – она осеклась. – Что ты имеешь в виду? Ну, стала ты хуже учиться, так это бывает. Лето же, где тут сидеть за уроками. А вот с осени других развлечений и не останется, не гулять же под бесконечными дождями.
– Ты не понимаешь. Я не могу толком ничего сделать, потому что… не вижу, – закончила Алия шепотом.
Отчего-то спину Элль обдало холодом. Ей стало страшно, захотелось зажать уши руками, хотя страшного Алия ничего не говорила.
– Наставник на беседе сказал, это похоже на то, как
– Алли, ты разве… Больна чем-то?
– Ты ничего не поняла.
Алия сгребла отобранные, самые красивые, раковины и камни, положила в карман. Отошла подальше, почти к самой тропинке. Наклонилась, подцепила что-то с земли. Вернулась, вложила в руки Элль листик, вынесенный ветром на камни.
– Ну, давай. Что ты видишь? Опиши так, как нас учили описывать года три назад, на занятиях по языку. От частного к общему, помнишь?
– Ну… – Элль сосредоточилась. – Точки, окрашенные и бесцветные. Дырчатая пленка. Жилы, мякоть. Рубец с одного края.
– Вот именно, – перебила Алия. – А я вижу только зеленый лист с черешком и темной линией посередине. И так во всем. Но мне это, признаться честно, все равно. Только когда к нам старшие приходили с уроками помогать, тот мальчик, что мне достался, знаешь, что сказал?
Подруга замолчала. Надолго, будто не собиралась продолжать.
– Ну так что же?
– Вообще-то, я обещала молчать. Думала, все у меня пройдет, все будет в порядке, но… В общем, – Алия рвано выдохнула. – Сказал, что старших раньше много было. А примерно в нашем возрасте те, кто плохо учился, стали пропадать. Исчезали, и все. Старшие пытались выяснить, что происходит, но учителя строго-настрого запретили обсуждать это друг с другом. И особенно с нами.
– Алли, да он же просто напугать тебя решил. А ты-то, дурочка, поверила. Наверное, он потом как следует посмеялся над тобой с друзьями. Ух, я б его! – Элль изобразила пощечину. – Покажи мне его, как увидишь.
Алия, наконец, улыбнулась.
Тропинка, по которой они возвращались, делала огромный крюк, поэтому домой они добрались к самой ночи. В общей гостиной стоял шум, девочки не стали заходить туда, чтобы избежать лишних вопросов. Тем более, от усталости подкашивались ноги и закрывались глаза.
Комната встретила их уютным полумраком.
Лихорадка забрала Элль в середине ночи. Она не понимала, спит или бодрствует. Неистово шумело море, теплое и холодное течения спорили, кто из них лучше, скручивались змеями, бросая Элль то в жар, то в холод.
К утру ее отвели в лазарет, отпустили только через день. Вернувшись в комнату, Элль увидела, что кровати Алии по соседству больше нет, а в тумбочке и шкафу не осталось ее вещей, только мелочи вроде исписанных ручек и собранных на северном побережье
Несколько недель Элль набрасывалась на воспитателей и учителей, устраивала истерики, пытаясь выяснить, что случилось. Но все упорно молчали. Ее наказывали, запирали в комнате, кормили успокоительными, от которых мысли становились вязкими и путаными, а глаза закрывались сами собой.
Однажды проснувшись, Элль увидела, что на краю ее кровати сидит Нора.
Знаешь, я тоже скучаю по Алли, – сказала она. – И не только по ней.
И добавила:
– Ты, наверное, не заметила, но тогда еще четыре человека не вернулись с игры.
4
Наставник выглядел усталым. Лицо осунулось, под глазами залегли тени. Он задумчиво крутил в пальцах граненый стакан с чем-то темным, пахнущим пряно и терпко. Элль сглотнула: разыгралась жажда. Наставник проследил за ее взглядом, усмехнулся, кивнув на стакан:
– Ну, такое тебе пить еще рано. Налей-ка лучше чаю.
Узкая дверца на другом конце комнаты вела на своеобразный склад размером в пять шагов, с полками от пола до потолка, набитыми пачками, свертками, коробками, банками. Лишь малая часть из них отводилась под крупы и консервы, остальные были отданы чаю. Коллекция впечатляла: чайники всех форм и размеров, декоративная посуда, остроугольные шапочки. Но самое главное – скрученные листочки, отдающие воде запах, вкус и цвет – от бледно-желтого до черного. Бомбочки, что роскошными цветами распускались в кипятке. Прессованные таблетки, от которых нужно было аккуратно отпилить краешек. Наставник относился ко всему этому богатству так трепетно, что мог выйти из себя, если кто-то начнет заваривать чай, не промыв его сперва. Любил рассказывать, как правильно пить, сколько раз можно заваривать, как и при какой температуре промывать.
Элль выбрала чай и вернулась в комнату, подошла к кофейному столику, над которым, заключенные в раму картины, странные животные шли на закат – на длинных паучьих ногах. Элль любила их разглядывать, пока закипал чайник.
– Ты еще скучаешь по ней?
Вздрогнув от неожиданности, Элль ошпарила пальцы кипятком. Настороженно покосилась на наставника: мужчина, как всегда опрятный, в строгом сером костюме, с аккуратно зачесанными волосами, листал записную книжку. “Показалось, что ли? Это ведь точно не Голос сказал…” – удивленно подумала она.
Разумеется, она скучала. Радовалась, что воспитатели, очищая комнату от вещей Алии, не тронули мелочи, которые подруга, следуя своей странной привычке, бездумно подбирала на улице: монетки, поломанные заколки, перья, детали от мозаик, крючки и пуговицы, спичечные коробки. Среди всей этой ерунды оказался камешек с отверстием посередине – и с голосом, который Элль услышала, взяв камень в руки. Это случилось полтора года назад, когда ее, наконец, – со следами от уколов, с гудящей от воспитательных бесед головой, – отпустили из лазарета в свою комнату.