Кола
Шрифт:
И для таких оборонительных мер предстоит крайняя потребность пороху как для ружей, так и для винтовок, и недостаток самого оружия, так же свинцу и форм для отливки пуль, и слесаря. Все это должно ожидать в скором времени, дабы не застигла распутица, и будет зависеть от начальственного покровительства Вашего Превосходительства. Для более лучших и верных действий в таковых обстоятельствах долгом считаю покорнейше просить снабдить меня начальственным предписанием, присовокупляя, что защиту города я считаю необходимою по удаленности его от первой ближней деревни Кандалакши на 204 версты,
Городничий Шешелов.
Он отложил письмо в сторону. Жаль, не даст Шешелову его превосходительство начальственного предписания. Из одной лишь вредности, а не даст. И письмо не простит он это. «Потому что первым пишу, умничаю. Сочтет унижением для себя. Какой-то там городничий дальше видит. О-хо-хо, насадили их...» Но не писать он,
Шешелов, тоже никак не может. И тон письма превосходнейший получился. И слова, как просил благочинный, – с почтением. Конечно, почистить бы кое-где, улучшить. Жаль, нет Матвея-писаря, тот складнее бы изложил. Ну да пусть останется так. Утром Шешелов отошлет письмо эстафетой. И будет надеяться. Будет молиться. Помоги, господи! О, великий ты, вразуми губернатора! Пошли ты ему, католику, протестанту ли, кто его знает, как он верит в тебя, но пошли ты ему каплю разума! Внуши ему, господи: Кола должна остаться русской. Иначе жизнь нельзя оправдать. И простить, коль случится плохое, себе нельзя будет...
Шешелов обмакнул перо, против слова «городничий» подписался, брызнув чернилами: «Шешелов» [12] .
Шешелов разбирал бумаги. На столе, на стульях и на конторке лежали разложенные листы.
– Господи, – сказала Дарья, увидев в комнате беспорядок, – хламу-то сколько! Сжечь, наверное, пора?
– Много мы сжигали с тобою, Дарья. Слишком много.
– А зачем мусор в доме?
– Не мусор, Дарья, слова людские, мысли.
12
Здесь и в других цитируемых документах – подлинная фамилия городничего: Шишелов.
– Чужие-то для чего тебе?
– Видишь ли, Дарья, надо знать, что про нас говорят соседи. А то умрем, не ведая, зачем жили и что надо было на этом свете свершить. – И обрадовался листу. – Вот, послушай-ка: «Современник Петра Первого, английский министр Вальполь в парламентской речи сказал: "Если Россия возьмет за образец Данию, учредит, одобрит и поддержит торговые товарищества, то наша и голландская торговля в состоянии ли будет устоять от этого поражения?"» А? Каково, Дарья? – И задумался на минуту. Это было не то, что искал. А по смыслу – одно. Где же, черт побери, тот лист? – Когда чай будет, Дарья?
— Хоть сейчас принесу. – И стояла, не уходила. Она иногда часами могла стоять у дверей и смотреть, что он делает. Однажды он не выдержал и спросил: «Тебе что-нибудь надо?» А Дарья обиделась.
Ага! Вот послушай еще: «Если держава, которая не знает, куда и как употребить своих людей, примется за умножение
Вот оно! Изумительнейшая направленность. Будто один человек сказал.
– Слышь-ко, Иван Алексеич, что хочу я спросить.
– Дарья, ты меня отвлекаешь.
– Тебе и надо отвлечься. Просьба у меня.
– Петр Первый сказал: «За каждый квадратный фут моря дам квадратную милю земли». – Шешелов опустил бумагу в руке. – Господи! Говори же, чего тебе?
У Дарьи голос вкрадчивый. Сделала шаг к нему.
– Батюшко, Иван Алексеич, сделай ты одолжение. Тебя в присутствии ждут. Так ты прими уж, не откажи.
– Кого принять? – И рассердился. – Сейчас?
Дарья подошла еще, смотрит в глаза, голос еще понизила:
– Не шуми, батюшко, не шуми. Девушка одна. Нельзя днем-то ей, при глазах.
– Ночь на дворе! Ты что, не знаешь?
Но Дарья даже бровью не повела.
– Ты уж помягче с нею, не строжись больно-то.
Он еще не думал давать согласия, а Дарья уже говорила, как быть ему. И понял: не избежать, настоит Дарья.
– А что надо ей? – спросил тоскливо.
– Она сама скажет.
Не хотелось снимать халат, оставлять бумаги. Шешелов дернул рукой досадливо.
– Вечно ты не ко времени, Дарья.
Но она подавала уже мундир, ласковая.
– Ко времени, батюшко, к самому. Дело такое – важнее и не придумать. Хоть тыщу лет просиди задумавшись.
«Ладно, – думал Шешелов, идя в ратушу, – ладно. Проще сходить не споря. Времени уйдет меньше». А мысли остались с бумагами наверху. Почему ранее не пришло на ум сделать такую папку? Но теперь он туда соберет...
Девушка в комнате писаря стояла в простенке окон. «Словно в прятки играет, – подумал, – дитя». Она сделала шаг несмело и поклонилась. Молоденькая, пальцы платок прядут. Его дочь была бы теперь постарше.
– Здравствуй, – Шешелов отечески улыбнулся и подумал: «До чего же красива!» И заныла разбуженная память. – Это ты меня ждешь?
– Я, – голос грудной, мягкий.
– Как зовут тебя?
– Нюша.
— И о чем ты хочешь просить?
И подумал: «Обязательно помочь надо. Приятная девушка. Глаза доверчивые. В радость родителям, наверно, такая дочь».
На миг замялась, подыскивая ответ.
– Чтобы вы отпустили ссыльного.
– Ого! – протянул Шешелов. Он не ожидал этого. Постоянные просьбы о ссыльном начинали надоедать. Он, пожалуй, не мог, а больше, даже не хотел ничего делать. – Производится следствие. Оно разберется. Постоял, потеребил мочку уха. Дело было простым. Не стоит идти в кабинет. И указал на стул: – Садись, – не пригласил, а приказал будто.
И пока она шла от стены, опять подумал: «До чего же вся ладненькая!» Нежный овал лица, красивая шея.
И крашениновый сарафан и кофта ситцевая ее не портили, а подчеркивали лишь молодость.
– Ты кто ему?
Вспыхнула, глаза на миг дерзкими стали. Взгляда, однако, не отвела.
– Никто.
— Почему же тогда пришла?
— Неповинен он.
– Откуда ты его знаешь?
— Постоялец наш был. – И глаза опустила.
Шешелов ее понял. Спросил с укором:
— Поэтому и пришла тайком?