Кола
Шрифт:
– Дождь намочил? – спросил Шешелов.
– Дождь, – сказал Герасимов. – Да такой ядреный вдруг налетел, так отстегал.
– Сороки святые через два дня. Вторая встреча весны. Вот он и старается, косохлест.
– Первый дождь сейгод.
– Первый.
— Весна.
– Обожди, снег собаку встоячь еще заметет.
Шешелов рад был, что пришли они, разговорчивые, неторопливые. И не спрашивали, зачем звал. Будто в гости к нему пришли и не ночь теперь, а сядут у самовара за карты и будут пить чай, играть, смеяться и говорить. И немного совестно перед ними себя почувствовал: не за доброй вестью позвал, а в сообщники взять хочет.
–
Герасимов мельком взглянул на Шешелова, присматриваясь, и спросил:
– Никаких вестей новых?
– Никаких.
– Просто так, одолело бденье? – улыбнулся и благочинный.
Однако упрека в голосе не было.
Они понимали, конечно: не зря он ночью поднял их.
– Нет, – сказал Шешелов, – не просто.
– Сразу начнем, – спросил с улыбкой благочинный, – или вы сначала покурите? – Он видел, наверное: мнется Шешелов, не зная, с чего начать.
А Шешелову хотелось повременить. Он уже пожалел, что позвал их сейчас. Надо было сперва самому обдумать не торопясь. Вечером пойти к ним, посидеть да поговорить. А потом, между прочим, и о столбах сказать. Как решите, мол, так и будет. Но ведь время не ждет и часа. Чем раньше начать знаки ставить, тем надежнее. А если уж скажут – нет, другое что-то надо придумывать. В пору сам поезжай в Норвегию, объясняй вместе с Суллем, что и как должно.
И пригладил руками волосы, решился.
– Наперед только оговорюсь. Может, я что не так надумал, так вы уж с ответом повремените. Крепко подумайте. Ну, а если и вам разумным это покажется – исполнять не мешкая начнем.
– Начиная дело, о конце помышляй, – сказал с улыбкою благочинный.
– Так вот как придумал я. Чтобы избежать беды от Норвегии, нам надо спешно ставить столбы и снова обозначить границу. Лучше обозначить. Пусть видят: мы ее признаем. Вот черта, здесь она и проходит. И это земля не просто Кольская, она Российской державе принадлежит. Ставить знаки, я полагаю, шумно надо. Послать инвалидных туда, с оружием, чтобы норвежцы видели: это не просто межа – граница. Чтоб им сразу известно стало: коляне ее придерживаются. Ну, а если у Сулля есть еще голос там, если сам он жив и друзья его, то такое действие наше будет им большим подспорьем. Среди норвежцев, надо думать, и трезвые головы сыщутся. А горячим будет над чем подумать. Даже при сильном голоде...
Шешелов, пока говорил, беспокойно друзей оглядывал, но понять не мог, какое действие производят его слова. Каждый из них будто с собою наедине остался.
У Герасимова обозначились резче морщины. Губы сжаты. Лишь глаза говорили, что он напряженно думает. Благочинный протянул осторожно карту к себе, свечи подвинул и смотрел на нее задумчиво.
Шешелов встал, закурил трубку. Он ясно им все сказал. Пусть посидят, подумают. Вернулась ли Дарья? Самовар поставила бы. Зря рассердилась она. Городничий обязан блюсти закон. Если ссыльный неповинен, суд разберется. А вот с девушкой незавидное дело. Может, она беременная? Не подумаешь о такой. Эх-хо-хо... Не смейся, братец, над чужой сестрицей, своя в девицах. Правду сказано. А случись такое с его дочерью? Что бы сделал? Не наказать нельзя. Но и бить не стал бы. Разве отдал за вдовца бы, сделал на жизнь несчастной? Родная же дочь. Может, Дарья права, заступаясь за девушку. Знает ведь: и ее коляне осудят, – а становится против, его осуждает. Пришла хотя бы да самовар поставила.
– Ну, – сказал благочинный Герасимову, – ты что
– Зачем? Я и так все помню. Прошел морем и сушей.
– Так это было когда?
– А что с тех пор изменилось?
– Я не для этого прошу смотреть.
– Понимаю... Но ты-то, видно, уже согласен?
– Не совсем. Вначале хочу тебя послушать.
– А мне сразу и сказать нечего. Умом понимаю – разумно такой шаг сделать. Остановит это норвежцев. Если успеть до того, как они к нам с грабежом выйдут. Все понимаю. И что Кола не подвергнется разграблению и от страха люди будут избавлены и, может, многие жизни сохранены. И что с норвежцами можно будет встретиться в море по-добрососедски... Умом понимаю. Но раньше все же надежда теплилась: отдана несправедливо земля, воровски, и можно еще попытаться что-то сделать. А коль сами столбы поставим, это ломоть уже отрезанный. Вспять не пойдешь...
– Ты о том, чтобы корить не стали потом нас? – спросил благочинный.
Герасимов помолчал, потом сказал, потирая лоб:
– Тут все не просто. И попеняют не раз, коли поставим. И память как-то сохранить надо о тех, кто на той земле был до нас...
– Это проповедь, – жестко сказал благочинный, – она не тебе, мне приличествует. Тебе же не рассуждать, а сказать надо прямо: да или нет. Только ты о сейчас живущих подумай. Тут, дражайший, война идет. Это понимать надо. А то, может стать, и земли не вернешь, и Колу потеряешь. Сказывали мне, как инвалидные шумели. Верно опасность видят: придут иностранцы и сожгут город. Или себе возьмут. А так хоть одна беда с плеч. С другой же Архангельск помочь может.
– Наше письмо о помощи должно быть там уже, – сказал Шешелов.
– Ну-у, – уклончиво протянул Герасимов, – это еще двояко быть может. В Архангельске господа на дело не скорые.
– Не веришь, что помощь окажут? – спросил Шешелов.
– Всякое может быть. У царя сейчас забот и на Черном море хватает...
– А вы, отец Иоанн?
– Думаю, больше надеяться на себя надо. Кола всю жизнь оборонялась сама. Насчет граничных столбов я с вами почти согласен.
– Почти?
– Инвалидных, думаю, лучше оставить в Коле. Не стоит бренчать оружием на границе. Пусть видят норвежцы, как вы сказали: мы ее признаем и заново обозначаем.
– Я тоже так думаю, – Герасимов поднял глаза на Шешелова, – не надо с ружьями инвалидных. Там люди. Обстроились, обжились за годы. Да и голод у них.
– Пожалуй, – медленно сказал Шешелов. И подумал: «Коляне – народ горячий. Что случись на границе, а они с оружием. Кто их удержит?» И кивнул на раскрытую карту, спросил: – Что ж, тогда проведем черту для порядка? А то в ратуше и карты настоящей нет.
– Что ж, выходит, надо, – кивнул благочинный. – О живущих сейчас заботимся.
Герасимов пододвинул карту к себе, обмакнул перо в чернильницу и вздохнул.
– Помоги, господи! Пусть дети судят или не судят нас. Их дело, – и стал аккуратно вести черту.
– Все разумно, – сказал благочинный, – и о живущих сейчас заботимся, и город думаем сохранить.
Шешелов был доволен. Потер в нетерпенье руки.
– Ну, – сказал он, – теперь на исправнике все замкнулось. Хотелось бы сегодня его послать.
– ...Я не поеду, – исправник тягуче глянул на Шешелова, откинулся на спинку стула и не отвел взгляда. Сегодня он себя дерзко вел. Уязвлен, что позвали ночью, долго в комнате писаря продержали, а люди ниже его и при нем в кабинете Шешелова остались.