Кола

Поляков Борис

– Да как сказать, – поджала губы, – пока ничего.

– Что значит – пока? – спросил настороженно.

Дарья сердито прибрала миску, стакан, хлебницу. Вытерла со стола.

– В присутствии тебя ожидают. – А голос такой, словно хорошего ничего его там не ждало.

– В присутствии? – подивился Шешелов. Приемное время с утра лишь, он строго его соблюдал, Дарья про это знала. Что там быть может? Пакет из губернии? Эстафета? Спросил: – Кто ожидает?

– Герасимов там сидит, да с ним Лоушкины-кузнецы, да из Норвегов еще,

Сулль Иваныч в Коле зовут его...

Шешелов не раз слышал про Сулля.

– Зачем? – спросил. И подумал: странная компания подобралась. Кузнецы, норвежанин, Герасимов – и все к нему.

– Кто их знает, зачем? – отвела глаза Дарья. Но было видно – знает она. И вспомнил: норвежец, ссыльные и один кузнец осенью ходили акул бить. Понятно тогда, заступники. Не они первые. Дарья недавно тоже подала голос. Когда ссыльного он велел посадить в судейскую камеру, она вдруг сказала:

– Неладно, Иван Алексеич, думаю, со ссыльным ты поступил. Неповинен он в краже, а ты его в блошницу.

Шешелов не любил, когда вмешивались в его дела. А тут совсем рассердился:

– Никогда не лезь, Дарья! Все должны подчиняться закону. Суд разберется, кто прав, кто виновен.

Теперь, догадываясь, зачем все пришли, спросил:

– Что же ты не сказала сразу?

– Сразу! – переговорила его Дарья. – И поесть не дадут. Там дело мужское, важное. Ты иди, батюшко. Поел – так иди.

Шешелов встал. Покурить в удовольствие не пришлось. Не мог понять, что знает Дарья и зачем те пришли не вовремя. Пожал недоуменно плечами: чепуха какая-то. Герасимову зачем с ними? Он мог просьбу и дома ему сказать. И посмотрел на ноги свои в носках. Надо опять в сапоги залезать. В дверях уже сунул трубку в карман, раздраженно пробормотал;

— Таинственности развели.

59

У писаря в комнате полутемно. Они встали все. Шешелов оглядел их бегло: Герасимова, норвежца, братьев-кузнецов. Вновь подумал: «Почему такой странный сбор?» Наклонил голову.

– Честь имею! – Открыл дверь в кабинет. – Прошу покорно.

И пошел за свой стол. Это ратуша, а он городничий. Встретил глаза Герасимова, понял: случилось что-то. Не просто они пришли.

Братья-кузнецы сели к стене на стулья, а Герасимов и норвежец к столу прошли.

– Я сейчас поясню, – сказал Герасимов. Голос обеспокоенный. – Это наш порубежник, норвежец. Сулль Иваныч зовем мы его, Акулья Смерть.

У Сулля Ивановича лицо усталое, серое, глаза ввалились. Похоже, из-за него собрались. Что же могло случиться?

– Живет он в Норвегах, – продолжил Герасимов, – а промышляет уже несколько зим у нас, в Коле. Нынче вот на акул ходил с младшим Лоушкиным, – и показал в сторону кузнецов.

– Наслышан, – Шешелов улыбнулся норвежцу.

– После лова он был в Норвегии, а утром нынче вернулся в Колу. Вести привез нам нехорошие.

Герасимов перевел дух и старался спокойнее

говорить: – В местечке ихнем, Вадсё, или Вассин, и далее еще – Вардгоусе хлеба и прочих съестных припасов нет. Зима на исходе. И у них долженствует быть крайний голод. Уже сейчас во многих домах есть нечего. А с каждым днем ожидается быть и того хуже.

Норвежец сложил на коленях руки, опустил голову. У Герасимова в глазах тревога. А Шешелов все не мог уяснить, что их привело в ратушу.

– И многие мужи там, норвежцы, – говорил Герасимов, подают такой голос: чтобы, дескать, спасти себя, жен и детей своих от голодной смерти, надо идти грабежом в Колу. В ней-де себе пропитание сыщем и тем спасемся.

Поверилось сразу. Надсадно забилось сердце. Внутри всколыхнулось, разлилось горячей волной. Тесен сделался воротник мундира. Повел головой, шеей. Вон зачем все пришли!

Поворочался в кресле, недобрым голосом проскрипел:

– Та-ак...

И заметил: лицо у норвежца изможденное, в синяках. Расшибся где, поморозился? Или крепко побит? И следил, как руками тот карманы ощупывает, закурить хочет. Пожалуй, ему хуже всех тут. О своих доносить не мед. Не дать бы промах какой в сердцах. Норвежца, пожалуй, обласкать надо, поподробнее разузнать.

Шешелов встал, вышел из-за стола, подсел к гостю, протянул ему свой кисет. Сказал глухо:

– Ты горькую весть принес, Сулль Иваныч. Но все же поклон тебе за нее великий.

Норвежец покивал головой согласно, но глаза не поднял. Достал трубку, набил табак.

– Значит, в ваших краях думают – в Коле можно добыть хлеб и рыбу и спастись тем от голодной смерти?

– Так, – норвежец смел крошки с сукна, ссыпал в кисет. Видно, что по привычке он все аккуратно делает.

– И понимают, что коляне тогда будут обречены на голод?

– Так, – кивнул ему Сулль.

– А сам ты знаешь, что в Коле немало людей, которые не имеют запаса до лета?

Сулль болезненно шевельнулся, отогнул воротник бузурунки, и теперь было ясно видно, что лицо у него в черных подтеках.

– Что это?

– Сулль хотел уговаривать там, – норвежец устало улыбнулся.

«Избит», – понял Шешелов. И спросил:

– Где?

У нас дома тоже есть место, где пьют ром.

– Свои били?

– Так, – серьезно кивнул Сулль.

Шешелов зажег и передал Суллю спичку. Исхудалое, измученное лицо.

– Что вас заставило прийти в Колу?

Сулль прикурил, медленно развернулся к Шешелову. Строгий, усталый взгляд.

– Кола тоже есть дом Сулля. Есть друзья, промысел. И Сулль так понимает: нельзя воевать с Кола. Море одно. Всегда вместе. Как можно мне приходить к Афанасий, к Никита, – Сулль трубкой потыкал в сторону, где недвижно сидели кузнецы-братья, – если мой сосед или брат приходил к нему, – как это? Цап-царап? Грабил?

– Да, да, – покивал в раздумье Шешелов. – А когда они хотят в Колу? И как: морем, сушей?