Кола
Шрифт:
Усталый, озабоченный, недовольный вернулся Шешелов в кабинет. Бросил на стул шинель и фуражку, расстегнул воротник мундира и долго шарил по карманам – искал платок.
Дверь открылась, и тихо вошел Герасимов.
– Проходите, Игнат Васильевич, – вытер мокрые шею, лоб, дернул зло головой: – Денечек послал господь! С инвалидными только что разговор имел.
– Я у Дарьи ожидал вас, видел. Порешили что-нибудь?
Шешелов смотрел перед собой, Герасимова будто не слышал.
– Худо все. Худо! – Засунул руки в карманы, суетливо прошелся по кабинету, не мог сдержать раздражения. – Инвалидная команда призвана защищать город. Это ее святой хлеб! Но они, видите ли, должны себе пропитание добывать сами! Для этого им дано право отхода на мурманский промысел. На все лето! – Шешелов остановился перед Герасимовым, тыкал пальцем куда-то в сторону. – И они справедливо кричат, в голос, черт их дери, что им защищать Колу не-ко-гда! Им на Мурман пора идти! Иначе семьи нечем будет кормить зиму и всю весну.
– В самом деле так, нечем, – кивнул Герасимов.
Шешелов хлопнул в ладонь кулаком.
– Парадокс, ч-черт-те дери! В кольцо завилось. Ни начала, ни конца нет. На все лето! А кто должен защищать город? Кто? – спрашивается. Единственная воинская сила лето будет на Мурмане! Какой ч-черт придет сюда воевать зимой?! Или город Кола России уже не нужен?
В кабинете будто все углы проступили, тесно. Споткнулся о стул с шинелью. «А, ч-черт!» – не сдержался и пнул его. Смотрел на шинель, фуражку, стул, лежащие на полу, вспоминал.
Инвалидные-рядовые галдели, словно унтеров при них не было:
– Чего у нас грабить-то?!
– У самих жратья никакого нет!
– А коль придут – пусть каждый свой дом и двор сам обороняет!
– Да пожгут ведь, дурица!
– Не дурись, и сам не умен!
– Как есть пожгут все без нас! Вернешься на теплые головешки!
Шешелов слушал их, молчал: пусть глотки надерут досыта. Он их просто так не отпустит. Но мысль о пожаре была тревожной. Кола город деревянный, построен тесно. А случись да пожар. От воров хоть остатки всегда бывают. От пожара – лишь пепелище. И усомнился: не должны бы жечь. Что в горящем дому возьмешь? Но могут просто со зла. Когда уходить ни с чем будут.
Поднял и поставил стул к стенке. Виновато сказал Герасимову:
— Ты прости, Игнат Васильич.
— Ничего, – мягко сказал Герасимов. – Человек тогда лишь и ясен становится, когда из него зверь выглянет. – И добавил обеспокоенно: – Не сговорили их?
Шешелов при осмотре инвалидных узнал: для прицельной стрельбы только сорок ружей годятся. Остальные хоть брось. Пороху – по два-три заряда. Как хочешь, так и обороняй город.
– Вроде уговорил. Порешили: подождут они две недели. Последними уйдут на Мурман. Ночной караул усилили. Посты по заливу ставить приговорили. Но ненадолго все это, вот беда. Две недели – что два часа. А потом уйдут, и живи под страхом. В городе бабы одни да старые с малыми. Все унижения, случись что, им достанутся.
– А вы, Иван Алексеич, не можете инвалидных оставить в Коле? Своею властью?
– Я?! Хе-хе... Такое лишь губернатор может.
У Герасимова в глазах смирение и грусть.
— Все возможно. Голод – сила страшная, он миром правит. Нельзя забывать: там дети, женщины, старые люди... У меня с осени чувство такое, словно беда на меня все время катит.
– С начала войны?
– Ага.
«И у меня тоже», – хотел сказать Шешелов, но сдержался. Нет, про это сейчас нельзя. И уверенно сказал:
– Большого-то страха нет. Толпа придет, а не сила воинская. Будем как-то обороняться. – Но подумал, что заметит браваду его Герасимов, и добавил: – Однако не опасаться их тоже грех. Придут ночью, в исподнем выскочишь, а они с оружием тут, с огнем, с насилием. Приятности мало. Ни один город в России не знает такой беды.
— Не должны бы ночью, – сказал Герасимов, – скорее всего, к утру. Чтобы с силами город грабить, прежде надобно отдохнуть.
– Пожалуй что,— согласился Шешелов, – Велю-ка я лопарей всех оповестить. Пусть на подходах смотрят да упредят нас.
И встал, сцепив пальцы рук, в нетерпении прошелся по кабинету.
– Кто знает, сколько придет их? Будут убитые, раненые. С той и с другой стороны будут. До чего же мерзко все! Не хватало нам драк с порубежниками. Прав этот Сулль. Одно море у нас. Как же летом на нем встречаться будут?
Герасимов подпер подбородок руками, согласно кивал:
– Тут что-то помудренее бы измыслить. – И на вопросительный взгляд Шешелова пояснил: – Не приход стараться отразить ихний, а выход из Норвегии не допустить бы.
Шешелов устало махнул рукой.
– Я думал уже про это. Туда бы хлеба теперь послать. Да где возьмешь? А другое ничто в голову не идет. Тут норвежцу этому позавидовать даже можно. Знает, что делает.
– Ну, он ведь тоже не зря хлопочет.
– Как не зря?
– Промышленник он. Сей год удачный для него выпал, а промысел весь на нашей земле оставлен. Если его одноземцы пограбят Колу – коляне и в Сулле видеть станут врага. А это ему разорение полное.
В том, что Сулль оберегает и свою выгоду, Шешелов худа не видел.
– Мне всегда поклониться хотелось таким вот, знающим.
Герасимов встал, посмотрел в окно, будто ждал кого-то, и опять сел.
– Этого не отнять. Складу он человек стойкого. Но на долю выпало ему – ой-ой! – И глянул на Шешелова, поджал крепко губы. – Может случиться, более и не свидимся.
Шешелов и сам так думал.
– Он ведь еще весть привез. По Борисоглебской земле.
– Что за весть? – тревожно насторожился Шешелов.
– Такие новости, значит. Подполковник Галямин за хорошее разграничение земли порубежной ихним орденом награжден. И деньгами, три тысячи серебром. А наш государь император пожаловал его тысячей всего лишь. – И усмехнулся.