Кольцо богини
Шрифт:
Увидев бесконечную череду своих предков, уходящую в дальнюю даль, он понял, что не может, не имеет права оказаться недостойным их. И если уж доведется погибнуть, то и умирать надо с достоинством. А пока жив — делать что можешь и уповать на лучшее.
Максим тогда переписал роман — но по-своему. Формально соблюдая все требования, вывел интригу на новый уровень. Почему-то новый финал романа практически совпал с видением Саши Сабурова в пещере — в последний момент, когда гибель кажется неизбежной, герои уходят куда-то в иное измерение, становясь недоступными для преследователей. Просто сказание о невидимом граде Китеже в пересказе для фэнтези…
Помнится, была ужасная гроза, и молнии сверкали на все небо, а он упорно барабанил по клавишам компьютера, торопился
А на следующее утро произошло настоящее чудо — Верочка появилась так же внезапно, как и исчезла. Она почему-то была совершенно уверена, что никуда не пропадала, просто видела длинный и странный сон. Максим не пытался разубедить ее в этом. Правду сказать — боялся. Сон так сон… Главное, что она снова была с ним — живая и настоящая.
Те черные и страшные для него дни он хотел забыть, вычеркнуть из памяти, и тут маленькие белые таблетки оказались как нельзя кстати. Постепенно жизнь вошла в привычную колею, а когда он почувствовал, что снова может писать, — так просто праздник был! Впервые накропав с десяток строчек на экране компьютера, Максим перечитывал их много раз, чтобы удостовериться, что наваждение прошло, наконец, и он снова может работать… В общем, как говорил вокзальный бомж из анекдота после неудачной попытки самоубийства — а жизнь-то налаживается!
В тот вечер он на радостях повел Верочку в ресторан. Она обрадовалась, надела новое платье и все спрашивала — что празднуем? По какому случаю? — а Максим только улыбался. Разве объяснишь кому-то, даже самой любимой на свете женщине, то, что и словами-то выразить почти невозможно? Верно, верно сказал классик: «Мысль изреченная есть ложь».
Они пили шампанское и танцевали под любимого им Карлоса Сантану, и музыка пела, как живая человеческая душа… Прижимая к себе теплое, гибкое тело Верочки, послушно и радостно отзывающееся на каждое его движение, Максим с особенной, острой силой чувствовал себя живым — впервые, может быть, за эти месяцы.
С тех пор прошло уже немало времени, но все равно каждый раз, просыпаясь рядом с ней по утрам, Максим принимает это как подарок судьбы.
Дальше ничего особенного не произошло. Роман, принесший ему столько неприятностей, вышел в свет в положенные сроки, был дружно обруган критиками за «недостаточную динамичность в развитии сюжета», но все же разошелся приличным тиражом. Цикл про колдуна Автара пришлось на этом закрыть — Максим больше ни за какие коврижки не смог бы написать о нем ни строчки. Пришлось долго убеждать издателя, что тема себя, исчерпала, что у него полно новых идей, и пора бы уже не только выдавать на-гора очередную дозу умственной жвачки для подростков, но как-то расти над собой, развиваться…
В итоге пришли к некоему компромиссу: не хочешь про Автара — не надо, но мир остается прежним. Тем более компьютерная игрушка вышла — с картами, с подробным расположением замков и городов… Место главного героя занял Десмий — персонаж романа «Надежда для проклятых», мальчик-подросток, чудом спасенный от ритуального жертвоприношения.
Потом еще долго на его личный сайт (Максим озаботился его созданием, даже деньги приличные заплатил за дизайн) приходили письма от возмущенных читателей — они хотели Автара, Автара и еще раз Автара. Максим тогда искренне посочувствовал Конан Дойлю, которому пришлось под нажимом общественного мнения вытаскивать своего Шерлока Холмса из Рейхенбахского водопада, но сам держался твердо — иссякла тема, и все тут! В конце концов Автар был благополучно забыт (точнее — зажил собственной жизнью в компьютерном формате), а Максим принялся так же усердно выдавать на-гора новые романы.
Мир с тех пор сильно изменился. То, что еще несколько лет назад было чем-то из ряда вон выходящим, — взрывы, убийства, захваты заложников, громкие теракты в местах
Никому, даже самым родным и любимым людям, он так и не смог рассказать, что с ним произошло. С одной стороны, слишком уж невероятной выглядела его история. Просто бред! Он даже сам себя сумел убедить в этом — ну да, сотрясение мозга, мало ли что примерещится…
И почти убедил. Почти.
А с другой — какая-то часть его души, не подвластная рассудку и обыденной логике, точно знала, что Король Террора не вымысел, а реальность.
«Возвращение было скорым и нерадостным. Работу экспедиции пришлось срочно свернуть, хотя до конца сезона было еще далеко. Но что поделаешь — война, война! Поезд подолгу стоял на каждом перегоне, пропуская военные эшелоны. Уже объявлена всеобщая мобилизация, и на каждой станции голосящие бабы провожают мужиков на фронт.
И в нашем вагоне царило уныние. Товарищи мои говорили о том, что война, должно быть, скоро кончится, что кайзеру не устоять против союзников, словно сами себя старались убедить в этом — и в то же время не верили.
Андрей Мерцалов, наш Сократ, краса и гордость всего факультета, выходил на каждой станции в буфет, покупал бутылку водки, ставил ее перед собой и аккуратно каждые четверть часа опрокидывал по стопке. Когда бутылка пустела, он сидел так же молча и неподвижно, глядя куда-то в пространство и словно не замечая ничего вокруг… Итак до следующей станции, где все повторялось в точности. В этом ритуале было что-то страшное, неживое, и товарищи с опаской косились на него.
Конни в дороге была непривычно тиха и молчалива. Каждый раз на стоянке она выходила из вагона и подолгу стояла на площадке, кусала губы и все смотрела, смотрела широко открытыми, сухими глазами, будто стараясь запомнить навсегда, как рушится мир, дорогой и привычный нам с самого детства.
То же самое чувствовал и я.
Дома я положительно не знал, куда себя девать. Занятия в университете еще не начались, а сидеть в четырех стенах, изучая, как раньше, „Историю“ Геродота, было просто невыносимо. Целыми днями я бесцельно слонялся по Москве — родному городу, который как-то враз стал чужим и почти незнакомым.
Военным».
Кончилось лето, и в московском воздухе уже пробивались сладковатые и прохладные запахи осени — запах палых листьев и застоялых прудов. Все было как обычно — и совершенно иначе в то же время.
Так же как и год назад, деревья роняли золоченую листву, но теперь орудия и зарядные ящики стояли вдоль московских бульваров серыми шеренгами, дожидаясь отправки на фронт. Отовсюду слышатся военные марши, и колонны новобранцев в серых шинелях неумело, но старательно маршируют по улицам…
Саша медленно шел по Тверской, не глядя но сторонам. Совсем недавно нарядная и оживленная улица как-то сразу притихла, словно чувствуя неуместность и нелепость модных витрин, кофеен с пирожными и ресторанов в эту военную осень.
Со стороны Страстной площади долетала музыка походного марша и гремело заглушенное протяжное «ура!». Там выстроились перед отправкой на фронт запасные батальоны. Женщины махали платочками и бросали цветы, а у солдат выражение лиц было на удивление одинаковое — сосредоточенное, отрешенное, словно не принадлежат они уже этому миру.
Вот какая-то барышня в серой шляпке побежала вслед уходящим, повисла на руке высокого поручика, что-то быстро и жарко зашептала на ухо… Он остановился лишь на мгновение, неловко поцеловал ее в висок — и тут же отстранил, снова слился с толпой серых шинелей и вместе с ними зашагал дальше.