Кольцо Фрейи
Шрифт:
– Это заживет.
По первоначальному замыслу, встретить Гунхильду во дворе и подсадить в петлю для подъема должен был Кетиль Заплатка – тот, что теперь наряду с прочими изображал недоумение и искусно делал вид, будто он здесь ни при чем. А тот, хромой волк, битый жизнью и не знающий жалости к другим в борьбе за собственное выживание, без колебаний полоснул бы красотку ножом по горлу и тем обеспечил благополучный исход побега. Эймунд не смог этого сделать, поняв, что имеет дело со знатной молодой женщиной, скорее всего, невесткой или дочерью Горма. За что и поплатился провалом всего дела. Правда, сейчас, глядя на Ингер – ее статную фигуру, белое лицо с правильными чертами, пышные вьющиеся волосы, будто водопад белого золота – он ничуть не жалел о своей доброте. К тому же
– Я должна тебя поблагодарить, – промолвила Гунхильда. Она тоже понимала, что обязана Ингер провалом бегства, но зато и жизнью брата. – Ты сохранила ему жизнь…
– Да. – Ингер смерила Эймунда небрежно-оценивающим взглядом. Он пристально смотрел на нее. – Я подумала… сама не знаю, что я подумала. Должно быть, мне понравилось совершать подвиги!
На самом деле Эймунд был прав: ей понравился он сам. Ведь Эймунд сын Сигтрюгга был не только знатен родом, но и весьма красив, хотя ранее не было случая указать на это. Немного выше среднего роста, сильный и ловкий, он имел довольно правильные, хоть и грубоватые черты лица, а длинные светлые волосы носил завязанными в хвост. Несколько обветренная кожа позволяла серо-голубым глазам сиять еще ярче; взгляд их, когда он разговаривал с девушками, обычно принимал ласковое и немного шальное выражение; в широкой улыбке удивительным образом сочетались детская простота и самоуверенность, если не наглость человека, знающего себе цену. А тот, кто сам знает цену себе, всегда будет ценим окружающими, особенно иного пола. Эймунд везде привлекал внимание женщин и считал, что именно о нем сложена старая пословица: «Кого все женщины любят, тот горя не знает». Голос его, низкий и звучный, производил на женщин самое чарующее впечатление. К тому же он был отважен, находчив, всегда весел, никогда не терял присутствия духа и здравого смысла.
Возможно, его красоте и веселой, немного шальной, соблазнительной улыбке он был обязан тем, что даже использование Ингер в качестве живого щита не уронило его в ее глазах: она видела в этом решимость и способность быстро соображать, качества вполне похвальные. И ей даже нравилось вспоминать о том, как он держал ее, прижимая к себе, и она чувствовала силу и тепло его тела. Даже при таких условиях его объятия утоляли ощущение томительной пустоты внутри, которая нередко ее мучила; ей часто хотелось прижаться покрепче к кому-нибудь сильному и теплому, нравился запах мужчин, их прикосновения – отсюда и выросло это глупое свидание с хирдманом Асгейром, приведшее к таким важным последствия. Но теперь Асгейр был забыт, как игрушка подросшей девушки. Появился сын конунга – красивый, веселый и отважный. Ингер и впрямь не поверила его словам, что он явился сюда ради нее, но слышать их тем не менее было приятно.
К тому же… встречая его взгляд, в котором таился веселый соблазн, она думала, что он лишь слегка поторопил события и сказал правду, еще сам того не зная! Она была бы дурой, если бы допустила смерть такого человека. А то, что Эймунд сын Сигтрюгга из рода йотландских Инглингов был врагом ее рода и с его смертью у Кнютлингов стало бы гораздо меньше забот, для Ингер было не важно. Гораздо важнее то, что с его появлением ей вдруг стало так весело жить, что ни за какие сокровища она не согласилась бы этого лишиться.
Глава 8
В ближайшие дни Гунхильде удалось выйти из чулана только один раз: на погребение фру Асфрид. Благодаря знатности и родству с королевой Тюрой, Асфрид похоронили возле могилы Хёрдакнута, там же, где намеревался упокоиться со временем и сам Горм. Эймунд еще не мог встать, и Гунхильда была единственной родственницей покойной на погребении и поминальном пиру. Кнут бросал на нее обиженно-жалостливые взгляды, Харальд, кажется, вовсе на нее не смотрел, но главной заботой Гунхильды было сохранять спокойный вид и не заливаться слезами на глазах у людей. А это было очень трудным делом сейчас, когда рассказывались саги и исполнялись висы, посвященные наиболее выдающимся представителям Скъёльдунгов, а ей самой пришлось перечислить всех своих предков начиная от Скъёльда,
Потом Гунхильда вернулась в чулан. Вновь эти тесно сомкнувшиеся дощатые стены, вечная полутьма, разгоняемая лишь тусклым фитильком в плошке с китовым жиром, холод, вонь от бочек из-под соленой рыбы. Лишь вечером Гунхильде дозволялось выйти в грид и недолго погреться возле очага; Эймунд, пока не имея возможности ходить, был лишен и этого. Хорошо, что уже наступила настоящая весна, близилось летнее тепло, и можно было жить без очага, но все же ночами еще было холодновато. Как рассказала Ингер, это Харальд настаивал, чтобы Гунхильду держали взаперти до самой свадьбы. Дескать, она не достойна доверия и не понимает хорошего отношения к себе.
Свадьбы… Из темного, холодного и вонючего чулана Гунхильда выйдет в тот день, который сделает ее будущей королевой Дании, но она никак не могла начать этому радоваться. Мысли о Кнуте, который раньше был ей вовсе не противен, стали неприятны. Но теперь этот брак неизбежен. Возложив на внучку наследство рода, фру Асфрид дала ей право самой решать свою судьбу, но разве у Гунхильды был выбор? От ее решения зависела судьба не только ее самой, но и Эймунда. Ибо, как сказал он сам, одно дело быть просто пленником, а другое – братом будущей королевы.
– Но как же отец! – Гунхильда страшилась того, что ей предстояло совершить. – Ведь если я дам согласие выйти за Кнута и объявлю об этом в Хейдабьоре, отец останется ни с чем!
– Из него выйдет отличный морской конунг! – усмехнулся Эймунд. – Даже лучший, чем правитель куска земли.
– Боги и предки проклянут меня, если я ограблю собственного отца и заставлю на старости лет податься в морские конунги, после того как несколько поколений его предков владело державой!
– Не переживай, наша бабушка уже сделала это за тебя! – с невеселой улыбкой возразил Эймунд. – Ведь это она лишила Олава наследства и отдала все тебе. Ты выполняешь волю старшей женщины в роду, наследницы Одинкара и самого Годфреда Грозного. Она сама в молодости поступила так же, а что было хорошо для нее, должно быть хорошо и для тебя.
– Но она тогда оставалась одна из всего рода Годфреда!
– Похоже, перед смертью она посчитала, что и ты осталась одна.
Гунхильда снова прижала руки к лицу, будто пытаясь удержать обильно льющиеся слезы. Наверное, единственный раз в жизни фру Асфрид дрогнула и поддалась слабости: убила себя, не желая видеть, как погибнет ее внук. Она ведь не могла знать, что Ингер вмешается и сохранит ему жизнь. Но что такое жизнь в плену для наследника конунгов? Может, и лучше ему было бы погибнуть. Правда, Гунхильда так не считала. И Ингер тоже.
Ингер приходила каждый день, наряду со своей матерью, и ей не казалось ни скучным, ни зазорным проводить столько времени в вонючем темном чулане – его украшало в ее глазах общество Эймунда, и они подолгу беседовали вдвоем о самых разных вещах. Гунхильда почти не вмешивалась в их веселую болтовню, лишь дивилась присутствию духа своего брата: раненый, плененный, с самыми темными ожиданиями на будущее, он неизменно был весел, всегда имел что рассказать, но охотно слушал, даже складывал висы о своем положении! И никогда еще Гунхильда не видела, чтобы самоуверенная и надменная дочь Горма кого-то слушала с такой охотой и так легко соглашалась с чужим мнением. По утрам она ходила в рощу искать первые ростки целебных трав, чтобы делать ему примочки, сама перевязывала рану, по просьбе Гунхильды принесла свежую березовую ветку, чтобы изготовить руническую палочку с заклинанием здоровья и скорейшего заживления ран. Свойствам растений и целящим рунам Гунхильда училась у Асфрид и сейчас понимала, что пришло время применить свои знания.