Кольцо графини Шереметевой
Шрифт:
— Аль не слыхивала новость? — обернулся седобородый, в синем кафтане кучер. — Я-то уж старенек, а ты-то молодка — и не ведаешь, что преставилась государыня?.. По ней и лупят в колокола.
«Анна Иоанновна?» — вырвалось у Натальи. И прервалось дыхание. Тут был и рок, и избавление: уезжала из Москвы чуть не в день коронации Анны, а возвращается в день её смерти...
— Куда ехать-то? — обернулся извозчик.
— К дому графа Шереметева.
— Это к которому? У графьёв — не одна хоромина.
— На Никольскую... Знаешь ли?
— Как
Она строго заметила:
— Езжай, не до бесед нынче...
— И-и-их! — присвистнул кучер. — Царствие ей небесное вместе с немцами ейными! Нам и без них хлопот хватает.
Всплыл незабываемый облик императрицы: ростом с Ягужинского, толщиной с Шафирова, лицо — будто квашня из ржаного теста и взор престрашный... Сколько людей сидят из-за неё по тюрьмам, сколько их погубила — одним только Долгоруким что сделала! Неведома до сего дня судьба драгоценного её Ивана Алексеевича, только чует, нутром своим знает Наталья Борисовна: не оставила его Анна в здравии, на великую муку обрекла... Виделось во сне ей, как плыл нож кровавый по реке, как не тонуло железо, — такое спроста не бывает... Да и не во сне — в яви вечерами, в сумерках не раз навещал он её, всегда с улыбкой мучительной...
Ехали не ходко — грязь непролазная! Миновав Таганскую заставу, очутились возле Москвы-реки, и вдоль неё прямо на Варварку... Отовсюду, разрывая душу, неслись низкие удары колоколов. Всё звенело, качалось, будто и сам воздух качался, и дома вздрагивали...
Вот и Никольская. Расплатившись с извозчиком, княгиня в волнении нерешительно остановилась у ворот. Вошла. По двору сновали дворники, кухарки, слуги. Неужто никто не признает её?
— Как доложить? — спросили.
— Княгиня Долгорукая, — оправившись, с достоинством отвечала.
— Ой, да неужто? — всплеснула руками какая-то баба и заголосила: — Матушка-княгинюшка наша возвернулась!
И началась хлопотня, поднялся такой переполох, какого и на ярмарке не бывает. Стоит ли пересказывать ту встречу, столь же неожиданную, сколь, и долгожданную? Хозяина, графа Петра Борисовича, дома не было, однако, зная о высочайшем помиловании, распорядился встретить сестру как подобает и выделить ей три комнаты...
Всё было бы хорошо, но день омрачился из-за маленького Дмитрия. Увидав множество незнакомых лиц, он забился в плаче, и ничем его не могли успокоить, мальчик катался по полу и кричал. Наталья Борисовна пришла в отчаяние — такой приступ у него уже был однажды. Только старшему, Михаилу, удалось успокоить малыша, но ещё долго, всхлипывая и подёргиваясь, не мог он уснуть. А мать страдала: неужели приступы такие будут продолжаться?..
III
Из
Оглядывая тонкую, стройную, как лиственница, подругу, цокала языком и удивлялась:
— Да ты совсем не изменилась! Тебя будто заморозили сибирские морозы...
Сама же Варвара заметно раздобрела и округлилась, исчезли её задор и живость, в лице появилась леноватая озабоченность. Впрочем, нижняя губка по-прежнему оттопырена, и болтает она без умолку.
— Ежели бы хоть кто-нибудь ждал её смерти! Будто гром среди ясного неба... Пятого октября сделался удар — все ждут, глядят на неё, а она только на Бирона: чего, мол, тебе, минхерцу, надобно, какое завещание? Довольна ли твоя душенька?.. И младенца, можно сказать, новорождённого императором назначила, а регентом при нём — Бирона! Мыслимое ли сие дело?!
— Бирон — снова правитель? — сникла Наталья Борисовна.
— Елизавета Петровна воли к власти не проявляет! Ну-ка подумай: давно уж могла государыней стать, ан нет! Ведь дщерь Петрова! Сидит возле умирающей государыни рядом с Анной Леопольдовной, и никакого настояния!
— Варварушка, как же будет теперь с Долгорукими? Ведь Бирон... — остановила её Наталья — Что с ними? Скажи, если знаешь... Видение было мне: будто нет более на земле Ивана Алексеевича.
Как лошадь, мчавшаяся во весь опор, остановилась Черкасская, — оттого она и была говорлива, что не желала быть чёрной вестницей, боялась сего вопроса.
— Я ведь не ведаю, когда и молебен заказывать, — жалостливо глядя на неё, добавила Наталья.
Выхода не было, Варвара сперва уклончиво заговорила об участи сестёр Долгоруких, мол, живы все, в монастырях, а теперь непременно будут помилованы.
— Что же до братьев Николая и Александра, так биты были кнутом...
— Какой день поминовения Ивана Алексеевича? — перебила её подруга.
— Девятого ноября.
Помертвела Наталья Борисовна, побледнела, и случился с ней обморок...
IV
Но то была лишь первая, хоть и главная, весть о муже. Подробности смерти его стали известны, когда случай свёл её с Шафировой Анной Васильевной, женой Петра Павловича (а вернее, Исаевича) Шафирова, которого фельдмаршал Шереметев когда-то взял себе переводчиком, а потом Пётр I за сметливость сделал канцлером.
Анна Васильевна родила ему пятерых дочерей, и всех их отец выдал за лучших представителей русских родов, а одна из дочерей стала женой сына Сергея Григорьевича Долгорукого. Так что Анна Васильевна приходилась Наталье в некотором роде тёткой. Они встретились, обнялись сердечно.