Кольцо обратного времени
Шрифт:
Он не подошел к нам, только повернул голову на высокой, по-змеиному крутящейся шее. Орлан в знак приветствия поднимает голову и вхлопывает ее в плечи, Эллон не удостоил нас приветствием. Он просто не знал, что такое приветствования, он не обучен таким поступкам. Он молча рассматривал нас. Нет, не рассматривал – пронзал, ослеплял, уничтожал фосфорически пылающими глазами, такие выспренние сравнения в данном случае уместней.
А Орлан робел. Я видел Орлана в сражениях, в дипломатических переговорах, на совещаниях – неизменно спокойным, решительным и бесстрашным. Я был уверен, что
– Эллон, люди пришли познакомиться с твоими свершениями, – сказал Орлан этим странным голосом. – Надеюсь, тебя не обременит наше посещение?
– Смотрите и восхищайтесь! – на таком же отличном человеческом языке ответил Эллон и широким жестом длинной, гибкой, бескостной руки обвел помещение. Рот его широко осклабился, синеватое лицо порозовело – вероятно, от удовольствия.
Но смотреть было нечего. Кругом были механизмы, и около них сновали демиурги. Вся планета представляет собой скопление механизмов, по виду не определить было, чем эти, в зале, отличались от тех, что образовывали тысячекилометровые толщи планетных недр. Орлан сказал просительно:
– Будет лучше, если ты дашь пояснения, Эллон.
Эллон касался рукой механизмов, объясняя их назначение. Он двигался вперед, а голова была повернута назад, на нас: все демиурги могут свободно выкручивать голову, но так далеко, на полных сто восемьдесят градусов, выворачивать ее был способен лишь Эллон. И я, не вслушиваясь в объяснения, смотрел на его лицо, старался разобраться не в смысле речи, а в звуке голоса, мне это почему-то казалось важней, чем вникать в конструкции, все равно я мало что в них понял – я плохой инженер.
И чем настойчивей я всматривался в Эллона, тем прочней утверждалось во мне впечатление необыкновенности. Эллон смеялся. Он широко раскрывал рот в беззвучном хохоте. Объяснение было серьезное, высококвалифицированное, а гримаса издевательская. Огромный жабий рот пересекал все лицо от уха до уха, рот был раза в два больше, чем у других демиургов: пугающе подвижная, извивающаяся, кривящаяся впадина перехлестывала лицо, а над темной, живой, меняющейся, я бы даже сказал – струящейся от уха к уху безгубой впадиной грозно светили огромные сине-фиолетовые, пронзительно-неподвижные глаза. Я не робкого десятка и не слабохарактерный, но и меня почти гипнотизировало сочетание дьявольски меняющихся саркастических гримас и зловещих глаз.
Закончив обход зала, Эллон сказал (лишь одни эти слова я запомнил из всего объяснения):
– Ни люди, ни демиурги, ни – тем более – галакты еще никогда не имели столь совершенно вооруженных кораблей. Если бы хоть один из нынешних звездолетов был у нас, когда человеческие эскадры вторглись в Персей, события развернулись бы по-иному.
Я сухо поинтересовался:
– Тебя огорчает, Эллон, что события не пошли по-иному?
Он с полминуты молчаливо хохотал.
– Не огорчает и не восхищает. Просто я устанавливаю факт.
Ольга стала о чем-то спрашивать Эллона, ее перебивала Ирина, в ней причудливо соединяется порывистая эмоциональность отца с инженерной дотошностью
– Созданные демиургами механизмы великолепны, я в этом уверен. Но кто командует ими?..
Он нетерпеливо прервал меня. Вероятно, только это одно сохранилось в нем от старого Андре: он по-прежнему ловит мысль на полуслове и все так же не церемонится с собеседниками.
– Можешь не волноваться! Эллон только конструирует механизмы, командую ими я. Пусковые поля замыкаются на мое индивидуальное излучение. А когда эскадра выйдет в поход, я передам управление ими Олегу и капитанам кораблей.
Мы поднялись на поверхность. Ирина восторженно объявила:
– Какой он удивительный, демиург Эллон! Нисколько не похож на других! – Она понизила голос, чтобы Орлан не услышал. – Они все кажутся мне уродами – Эллон один красавец! И какое совершенство инженерных конструкций. Эли, вы разрешите мне на корабле работать в группе Эллона?
– Где захочешь, – ответил я. Если говорить о моем личном впечатлении, то Эллон показался мне как раз куда безобразней других демиургов.
В гостинице Мери сказала мне:
– Я не имею права вмешиваться в распоряжения научного руководителя экспедиции, но обсуждать действия мужа могу. Я недовольна тобой, Эли.
– Я плохо одет, Мери? Или совершил очередную бестактность? Или обидел кого-нибудь?
– Меня пугает Эллон, – сказала она со вздохом. – Он настолько страшен, что даже красив в своем уродстве, тут я могу согласиться с Ириной. Но каждый день встречать его на корабле!.. И как Ирина смотрела на него! Если бы она так смотрела на мужчину, я сказала бы, что Ирина влюбилась.
– Пусть влюбляется. Сам я, если помнишь, некогда тоже влюбился в Фиолу – нечеловеческое существо. Чувства эти безвредны, ибо бесперспективны. Не взять Эллона с собой мы не можем: он ведь объявлен инженерным гением. Боюсь, в тебе говорит человеческий шовинизм, недопустимый в эпоху звездного братства. Я убедил тебя такой железной формулой?
– Ты убедил меня тем, что безнадежно пожал плечами, – сказала она, грустно улыбаясь. – Не обращай внимания на мои настроения. Они порождаются не умными рассуждениями, а темными предчувствиями...
Я часто потом вспоминал этот разговор с Мери на грозной Третьей планете Персея.
5
Нет, я не создаю для потомков отчета о нашей экспедиции! Я уже говорил, что не уверен, попадут ли мои записи на Землю. Я пытаюсь разобраться в смысле событий. Я допрашиваю себя, правильно ли я поступал. Я все снова и снова подхожу к мертвому телу предателя, недвижно повисшему в силовом поле, ему уже никогда не изменить однажды принятой позы, и все снова и снова говорю себе: «Эли, тут что-то не так, ты должен во всем этом разобраться, ты должен разобраться, Эли!» Но я не могу разобраться, я слишком рассудочен. Это парадоксально, что поделаешь, одна из новых истин, столь не просто и столь не сразу нами воспринятых, звучит именно так: чем логичней рассуждение, тем оно дальше от истины. Мир, в котором мы странствуем сегодня, подчинен законам физики, но нашей логики не признает...