Кольцо с тайной надписью
Шрифт:
– Только побыстрее, – раздраженно сказал Славянский, – у меня там еще одно дело надо закончить.
– Слушаюсь, – весело сказал Ласточкин. – Прошу вас, дамы и господа, заходите!
Шипя, как стая… нет, стадо… я хотела сказать, змей, но только что сообразила, что по-русски нельзя так выразиться. Нет для змей собирательного существительного – скорее всего, потому, что они живут поодиночке, хотя фантазия и способна услужливо подсказать нам образ клубка змей, которого в природе вообще не встречается. Поэтому
Шипя, как три сотни разъяренных змей (положительно, я расту как писатель), пятнадцать подозреваемых заползли в кабинет и с подозрением уставились на фиолетовую птицу у меня на руке. Первым опомнился поэт.
– О, да это же наш знакомый, Флинт! Как дела, дружище?
Тут Аркадий Багратионов, совершенно приличный с виду бизнесмен в отутюженном костюмчике с иголочки, сделал быстрое движение к двери. Он тут же пересилил себя и повернулся к нам, но все его лицо ходило ходуном, так что даже Маша Олейникова почуяла неладное.
– Ой, – сказала она и отодвинулась от него. И прежде чем Багратионов успел шевельнуться, Славянский крепко подхватил его за локоть.
– Только не надо резких движений, хорошо? – предупредил Ласточкин, дернув щекой. – Спасибо, все свободны. Все, кроме Аркадия Тимофеевича.
Все глаза обратились на бизнесмена. Он был смертельно бледен, капли пота катились по его лицу.
– Подождите, – умоляюще шепнул он, – подождите! Я все могу объяснить!
– Ду-ушечка! – сказала Клеопатра голосом Марины Федоровны и встряхнулась.
И в это мгновение произошло нечто непредвиденное.
В окно, которое я забыла затворить, влетел попугай.
Он был фиолетовый. Огромный. Фантастический.
Пролетев под потолком, он тяжело опустился на стол Ласточкина и сложил крылья.
– Здравствуйте, – сказал он очень вежливо. – Меня зовут Флинт.
В комнате, переполненной людьми, внезапно наступила такая тишина, что стало слышно, как жужжит вентилятор за стеной.
– Ой, – сказала Маша и завертела головой. – Что-то я не понимаю. Разве у Насти было два попугая?
Попугай сделал на столе шаг, другой. И внезапно он увидел в толпе кого-то. Человека, который был ему знаком. Человека, который…
Все перья на попугае стали дыбом. Он распустил крылья и вытянул шею. В это мгновение он больше всего походил на злобного лилового грифа.
Проследив за направлением взгляда Флинта, я увидела, что там стоят всего три человека. Иннокентий Левицкий, американский гражданин. Владимир Берестов, поэт и переводчик. И Георгий Столетов, художник.
Маленький Левицкий поколебался и осторожно сделал шаг в сторону. Но попугай не обратил на его маневр никакого внимания. Он издал какой-то пронзительный звук, похожий на трель электрического звонка.
Да, именно на трель звонка.
Глава 23.
– Здравствуйте, – светски-выдержанным голосом Насти Караваевой проговорил попугай. – Проходите, пожалуйста.
И сам себе ответил глуховатым голосом художника:
– Благодарю.
Маша открыла рот. Берестов вытаращил глаза. Что же до художника, то он даже не шевельнулся. Славянский глазами отчаянно спрашивал у Ласточкина, что ему делать. А попугай меж тем продолжал голосом Насти:
– Я просила вас прийти, чтобы вы могли мне наконец объяснить. Я не люблю, когда меня водят за нос. А по телефону вы не пожелали со мной разговаривать.
– Извините, – ответил художник извиняющимся голосом. – Просто навалилось столько работы…
– О чем вы говорите, какой работы? Я же знаю, что вы целыми днями лежите на диване и ничего не делаете.
– Ну, вы знаете, – вывернулся художник, – сейчас много самых разных людей, которые лежат и больше ничего не делают. Ровным счетом ничего!
И в это мгновение я словно увидела перед собой обрамленное кудрями продолговатое лицо Насти. Готова поспорить на что угодно, она покраснела при этих словах.
– На что это вы намекаете? – очень холодно спросила она.
– Ни на что, уверяю вас. А отчего вы решили, что я вообще на что-то намекаю?
– Не смейте мне хамить в моем доме! – взвизгнул попугай. – Я пригласила вас не для того, чтобы…
Ласточкин чуть наклонился и сделал правой рукой едва заметное движение. Я догадалась, что он запустил диктофон, скрытый за грудой бумаг на столе.
– Вы должны мне объяснить, наконец. Что вы сделали с картиной моего прадедушки?
– Графа Караваева?
– Да, да, графа Караваева! Я отдавала ее вам на реставрацию, между прочим.
– Вы в своем уме? Я вернул ее вам в эту среду. Вон она, висит у вас на стене.
– Хватит врать, Столетов! Я же знаю, что вы вернули мне вовсе не ту картину. В чем дело, в конце концов?
– Вы недовольны моей работой? Уверяю вас, я отреставрировал ее на совесть.
– Я – недовольна? Вы меня поражаете, Столетов! Сколько можно притворяться, в самом деле? Повторить вам еще раз? Я знаю, что то, что вы мне вернули, это не картина прадедушки. Это копия, и нарисовали ее вы!
– Это не копия, я отреставрировал, как вы и просили, я…
– Опять вы врете! Говорю вам: это не та картина! Я же помню, как выглядел холст с обратной стороны. Он был старый, потрепанный, и некоторые нитки из него вылезли! А этот холст – он абсолютно новый. Чистенький! Вывод? Это не та картина, абсолютно не та!
– Прошу вас, не надо кипятиться. Я… я все объясню.
– Объясните? Вы – мне? Спасибо, одолжил! Очень нужны мне ваши объяснения!
– Вы же сами говорили, что пригласили меня, чтобы я мог…