Кольцо судьбы
Шрифт:
— Ну, красавица, — прервал Панишеро размышления гостьи. — Давай же, наконец, насладимся любовью. Я смотрю, ты заскучала? Потерпи, я быстро тебя развеселю.
Он запыхтел и потянул к девушке свои кривые ручонки, не догадываясь о том, что она только в этот миг окончательно отказалась от идеи убить его. Однако и уступать его гнусным домогательствам Соня отнюдь не собиралась. Оттолкнув его, она приставила кинжал к горлу карлика и хмуро произнесла:
— Я хочу спать. Ты утомил меня своей болтовней. Сейчас я лягу на твою кровать, а ты иди в кресло. Если до утра ты хоть
Панишеро было все ясно. В знак согласия он испуганно моргнул и, как только девушка опустила клинок, послушно побежал к креслу. Проклиная себя за излишнюю доверчивость, он примостился между подлокотниками, свернулся в клубок и замер. Сквозь полуприкрытые ресницы он смотрел, как бессовестная гостья располагается на его милой уютной кроватке, грязными сандалиями, пачкая дорогое кхитайское покрывало, и скрежетал зубами от злости и отчаяния. О, как хотел бы он быть рядом и нею! Она так красива, так юна! Стан ее гибок, а рыжая пышная грива отливает золотом…
Несчастный испустил глубокий вздох, все еще тая надежду, что неприступная красотка сменит гнев на милость.
— Спи! — резко ответила ему Соня, поворачиваясь на бок и подминая под высокую упругую грудь розовую подушку.
Карлик не выдержал.
— Я заплачу тебе! — пискнул он. — Я заплачу тебе за эту ночь семь монет!
В ответ она швырнула в него ночную лампу. Панишеро оцепенел. Лампа была настоящим произведением искусства и стоила столько же, сколько хорошая скаковая лошадь, — около сотни золотых. Врезавшись в подлокотник кресла, она не разбилась, но слегка погнулась у основания. Панишеро поднял ее, повертел осматривая. Пожалуй, матер сможет исправить этот изъян… За работу спросит не меньше трех монет… Ну уж нет! Панишеро не даст ему и двух…
Мысли купца заработали в привычном направлении. Погрузившись в расчеты, он совершено забыл обо всех обидах и плотских радостях. Он складывал, вычитал, умножал, приравнивал и под водоворот цифр наконец тихо и мирно уснул. Ему снилась Соня. Она стояла перед ним на коленях и умоляла подарить ей одну ночь. Панишеро гордо отказывался, а Соня плакала… Затем ему снились деньги — в сундуках, в кошелях, в сумках; драгоценные камни — просто россыпью на лиловом мраморном полу; слитки золота и серебра, сложенные аккуратными кучками… Он вздрогнул, когда отвергнутая им Соня одним ударом ноги разрушила это великолепие, после чего схватила его за руку и снова принялась просить о снисхождении. «Одну ночь! — восклицала она со слезами на глазах. — Всего одну ночь!» Панишеро уже готов был сжалиться…
Яркий солнечный луч оборвал сон в самом интересном месте. Карлик, еще не открывая глаз, недовольно заворчал — он едва успел вытянуть губы трубочкой, чтобы одарить неприступную красавицу поцелуем, а дрема уже поплыла от него куда-то вдаль, вверх, растворяясь в утреннем свете…
— Просыпайся! — Насмешливый голос гостьи вытолкнул его из зыбкого, такого приятного забытья. — Мне пора идти.
— Куда? — проскрипел Панишеро, в недоумении глядя на девушку.
— Не задавай мне вопросов, — отрезала она. И исчезла.
Панишеро бездумно
Хотя утро было солнечное, нежное, душа карлика молчала. В ней не было ни радости жизни, ни горечи, ни грусти — лишь какая-то необъятная пустота, в самой глубине которой царапалось мягкими комиками чувство тревоги, смешанном со страхом и облегчением одновременно. Панишеро не понимал истоков такого состояния души. Впрочем, он не особенно и ощущал его — так, что-то томило слегка, и все.
Стоя посреди комнаты, он огляделся. Взор его упал на развороченную кровать. Карлик вздрогнул. Наверное, гостья его нынче ночью неважно почивала — об этом свидетельствовали раскиданные подушки, свернутое в жгут покрывало и наполовину сорванный полог. Вдобавок ко всему своими грязными сандалиями Соня замарала белоснежную простынь; в черных разводах Панишеро рассмотрел какие-то жуткие картинки, что-то похожее на кривляющихся демонов, поежился, и в печали отвернулся.
Далее день пошел своим чередом. Были встречи с багдарунскими купцами, коих коринфиец почитал за величайших в мире плутов, с лавочниками, с перекупщиками и прочей мелочью; был мимолетные знакомства и деловые беседы; в перерывах он ел, пил, считал деньги; потом снова говорил, договаривался, уговаривал, заговаривал, с одними он ругался, другим льстил, третьих откровенно презирал — так он жил всегда, лишь к самому позднему вечеру позволяя себе расслабиться и отдохнуть от суматохи. Ныне привычное течение было нарушено в середине дня.
Мелкий лавочник Бухуз, который обычно покупал у Панишсро ткани, вдруг заныл, что не может более платить по одиннадцать монет за штуку кхитайского шелка.
— Только по восемь, месьор Папишеро. Только по восемь, — нудно бубнил он.
— Нет, по одиннадцать, — не соглашался купец.
— По восемь… — твердил Бухуз.
— По одиннадцать! — стоял на своем карлик.
— Ну хорошо, по девять, — отступил лавочник.
— Нет, по десять, — заявил Панишеро.
— По девять, — не унимался Бухуч.
— По десять! По десять! По десять! — И Панишеро, дабы жестом закрепить свое последнее слово, вытянул вперед ручонки и растопырил прямо перед носом лавочника все свои десять пальцев. Вопль, сразу вслед за тем вырвавшийся из его глотки, так напугал Бухуза, что он уже готов был сдать позиции и согласиться даже на двенадцать, однако не успел сказать и слова.
Карлик выскочил из его лавчонки как ошпаренный и ринулся к паланкину, бешено вращая глазами и дико визжа.
Позже, рассказывая соседям об этом странном происшествии, Бухуз вспомнил, что коринфийский купец вопил о каком-то кольце. «Мое кольцо! Кольцо Эгидея!» Соседи удивлялись: «Может, над ним подшутили демоны?» — гадали они.
Но нет. Не демоны подшутили над коринфийским купцом Панишеро…
— Ну что, достала ты кольцо Эгидея? — спросил Амирес Рыжую Соню, на сей раз не приглашая её присесть.
— Да, — спокойно отвечала ему она.
— Давай сюда!