Кольцо великого магистра (с иллюстрациями)
Шрифт:
И великий жрец стал произносить заклинания, а все собравшиеся в храме протяжно выкрикивали время от времени одно и тоже слово:
— Ши-и-у!
Ветер изменил направление. Заиграли другие свистелки, иными голосами. Судья судей стал вглядываться в набухшее грозой небо.
— О братья, я вижу — небо разверзлось! — воскликнул он и вдруг пошатнулся.
Два священника подбежали к нему и, подхватив под руки, повели.
Посредине храма высилась куча сухих дубовых дров, сложенная костром. Священники подвели к ней великого жреца и помогли взобраться наверх. Дрова были уложены особым способом, так, что в одном углу получилась
Оказавшись на самом верху, судья судей стал на колени и приступил к молитве. Рядом на дровах лежал большой жертвенный бык с позолоченными рогами. Губы жреца тронула усмешка: он-то знал, что на помощь Перкуна рассчитывать не приходится. Все надо обдумать самому. И он стал решать сложную задачу, время от времени испуская громкие выкрики и стенания. Витовт, сын Кейстута, искал помощи у заклятого врага и за помощь обещал заплатить землей предков. Спору нет, тяжкий проступок. Однако только недавно и Ягайла обещал отдать половину Жемайтии немецкому ордену. Но обещание — это только обещание, оно может быть вынужденным, и боги простят клятву. «Нет, я не встану на защиту Ягайлы».
Огненная молния разломила небо пополам. Ударил гром, раскатываясь по небу. Великий жрец поднял кверху лицо и руки. Снова вспыхнула молния. Все увидели, что он шевелит губами. Опять ударил гром и раскатился с такой силой, что у собравшихся в храме подогнулись колени. Молнии стали сверкать одна за одной, освещая великого жреца, молящего небо.
Наконец торжественный миг настал. Гринвуд спустился на землю и, пошатываясь, шел к ожидавшим его священникам. Его бледное лицо, расширенные зрачки испугали привыкших ко всему жрецов. Криве Палутис, главный жрец храма бога Потримпоса, запалил факел от негасимого огня и поджег дрова.
Золотой шар на шапке Гринвуда засверкал разноцветными искрами.
— Я молился, — задыхаясь, начал жрец. — Я просил Перкуна открыть мне истину. Он был сегодня добр, великий бог. Недаром три дня и три ночи вайделоты приносили ему жертвы. Двадцать четыре белых козла получил Перкун и огромного жирного быка. И вот, — Гринвуд повысил голос, — Перкун мне поведал!
Жрецы рухнули на колени и опустили глаза в землю.
— Величайший и мудрейший Перкун, — отчеканивая каждое слово, продолжал жрец, — разрешил жемайтам поддерживать князя Витовта в борьбе с Ягайлой. Месть Витовта священна. Так сказал Перкун.
— Воля величайшего и мудрейшего нерушима, — раздался голос криве Полутиса. — Да будут кляты от бога и Перкуна вероломные немецкие рыцари!
— Да будут кляты! — повторили жрецы.
Жертвенный костер ярко горел. Его пламя высоко поднималось к черному ночному небу. Кровавые отблески играли на лицах жрецов и в листьях священного дуба.
Неожиданно жалобный детский плач раздался в храме. Все повернули головы. К алтарю пробирался высокий худой мужчина с ребенком на руках. Он волновался, потные волосы прилипли к вискам и ко лбу.
Прижавшись к мужчине и обхватив ручонками его шею, ребенок умолк.
Жрецы молча расступились перед мужчиной. Он остановился в нескольких шагах от судьи судей, не смея подойти ближе.
— Кто ты? — спросил Гринвуд.
— Я лодочник, судья судей, мое имя Явкут. Перевожу грузы виленских купцов к морю.
— Чего ты хочешь от меня, Явкут?
— Я хочу принести в жертву великому Перкуну моего сына Шварна, — сказал Явкут. Его голос дрожал. — Сыну семь лет, а он до сих пор еще
— Да, Явкут, закон предков немилостив к таким людям.
— Пусть кровь моего сына умилостивит великого Перкуна. Пусть мудрый бог и дальше помогает моей семье. Возьми, судья судей, моего сына…
— Да будет так. — Пробормотав несколько слов, великий жрец взял малыша из рук дрожавшего, как в лихорадке, лодочника.
Когда мальчик заплакал и забился в руках жреца, Явкут повалился на землю и обнял ноги Гринвуда. Он целовал его пыльные башмаки, полы его мантии, хвосты белых лис…
Мальчик, трудно ворочая толстым языком, что-то пролепетал. Отец его быстро поднялся на ноги и, круто повернувшись, выбежал из храма.
Сын великого жреца Тормейсо, высокий, плечистый юноша, с поклоном подал отцу жертвенный нож с белой рукояткой. Тормейсу не было и двадцати пяти лет, а он уже жрец криве.
Гринвуд взял нож из рук сына, попробовал пальцем остроту лезвия.
Все молчали. В храме раздавались лишь тихие всхлипывания малыша. Великий жрец легонько провел по его голове старческой рукой, ребенок перестал плакать.
— Подайте воду, — сказал Гринвуд.
Жрецы принесли большой серебряный таз с теплой водой. Гринвуд раздел ребенка и стал приготовлять его для принесения в жертву. Очутившись в теплой воде, мальчик успокоился.
Еще раз сверкнула молния и ударил гром. Ветер в вершинах деревьев зашумел еще сильнее. Громко играли на разные голоса свистульки и дуделки. Первые крупные капли дождя упали с неба. Они шумели в листве, шлепались о землю, шипели на углях жертвенного костра.
После богослужения Гринвуд пригласил избранных к домашней трапезе.
Во дворце первосвященника все было просто, но крепко. Толстые стены словно в крепости, тяжелые дубовые двери с оковкой, маленькие, узкие окна.
В простой домашней одежде Гринвуд выглядел совсем иначе. Он стал как будто меньше ростом, с лицом тихим и светлым. Длинные седые волосы делали его похожим на обыкновенного литовского старика. Только глаза, горевшие под густыми нахмуренными бровями, говорили о внутренней силе, а красная борода, заплетенная в косички, напоминала о его высоком сане.
Стол был обилен. Много мяса, кровяной колбасы, кореньев. В больших глиняных посудинах пенился мед.
За трапезой присутствовали только самые верные и любимые друзья великого жреца.
Священники перебрасывались скупыми словами. Беседа оживилась, когда Гринвуд начал разговор о судьбе княгини Бируты.
— Эта казнь неугодна богам, — сказал он, — но для спасения княгини пришлось уступить. Теперь она в безопасности. — Вздохнув, великий жрец, ничего не скрывая, стал рассказывать о делах литовских: — Вильней завладела русская вера, но Вильня — еще не Литва. Жемайтия верна старым богам! Славные кунигасы не страшатся крестоносцев, но и не больно они кланяются и Ягайле, готовому продать веру предков тому, кто больше заплатит. Однако наступает время, — печально продолжал Гринвуд, — когда старые боги не смогут помочь Литве и Жемайтии. Мы окружены алчными христианскими правителями. Им нужны земли, а главное — деньги, много денег. Своих подданных они давно превратили в рабов.