Кольцов. Часть 2
Шрифт:
– А как вы там оказались?
– Мы переселенцы со времен Екатерины.
– Вот! Получается, что оказались вы там совсем не по своей воле!
– Ну, не знаю. Мы давно привыкли и нам нравится. Это родина наша. Я люблю зиму. И мы с дедом и отцом вместе ходим на охоту.
– Убиваете зверье? – Андрей махнул рукой.
– А что же нам делать?
– Жить там, где тепло, – безапелляционно отвечал Андрей.
– А летом у нас тепло. Даже жарко.
– А вы представьте, что на планете есть места, где тепло круглый год.
– Ну, это не в Советском Союзе, – заявила рыженькая
– Да, это не в Советском Союзе, – махнул рукой Кольцов.
Однажды в конце рабочего дня к Кольцову подошел заведующий отделением, солидный профессор Грабичевский.
– Андрей Николаевич, задержитесь на минуту.
– Я вас слушаю, Владлен Михайлович.
Зав отделением взял Кольцова под руку и прошел с ним по коридору.
– Вот что, голубчик, у меня к вам есть особая просьба. Завтра я намерен привести на осмотр одну важную персону. Это женщина. Она работает в Отделе изобразительных искусств, при Наркомпросе.
– Вот как! – иронично воскликнул Кольцов и приподнял одну бровь. – Важная птица.
– Важная. Но есть птица и поважнее.
– Да?
– Птица поважнее – это ее родной братец, – Грабичевский понизил голос до шепота. – Он работает в ОГПУ, в одном из секретно-оперативных управлений УСО, под руководством самого Менжинского.
– О, Владлен Михайлович, мне уже страшно. А вдруг над этими двумя птицами есть еще одна птица, поважнее двух предыдущих? Тогда я точно умру от важности момента.
– Что? Ах, нет! – зав отделением кокетливо рассмеялся и погрозил пальчиком. – Вы все шутите, Андрей Николаевич.
– Да, какие уж тут шутки, коли все так серьезно. И когда эта ваша барышня придет?
– Завтра. В три часа пополудни. Будьте, пожалуйста, в вашем кабинете.
– А что, собственно, с ней?
– Там что-то с ногами. Надо бы определить, нет ли тромбофлебита.
– Хорошо, я посмотрю. Могу идти?
– Да, конечно, – Грабичевский задумчиво смотрел в сторону Кольцова.
– Что-то еще, Владлен Михайлович?
– Андрей Николаевич, я вот, что давно хотел вам сказать. Мне тут просигнализировали, что вы довольно часто ведете в ординаторской и на кафедре какие-то, прямо скажем, вольтерьянские дебаты.
– Да? – Андрей нахмурился. – И кто же вам просигнализировал?
– Нам не нужны детали, – жеманно произнес Грабичевский. – Вы, Андрей Николаевич, у нас один из лучших хирургов клиники. Я даже не побоюсь назвать вас одним из талантливейших хирургов столицы. Я, кстати, давно вам предлагаю подумать о написании диссертации. Но, не в ней суть. Ах, о чем я? Да, вот… – он снова взял Кольцова за пуговицу от больничного халата. – Андрей Николаевич, времена сейчас непростые. Ваши речи об островах и иностранных государствах могут растолковать не так, как надо. Опять же поступил сигнал, что и о советских продуктах вы отзываетесь дурно. Вы можете быть кем угодно. У нас в стране не возбраняется быть даже вегетарианцем. Но! – Грабический оглянулся по сторонам. – Давно ли молодая республика справилась с голодом? А это все был результат порабощения народных масс царским режимом, годы революции и гражданской войны. Люди только-только есть стали вдоволь. А вы им про то, что, дескать, колбаса
Андрей внимательно посмотрел на лоснящиеся от жира щеки Грабичевского и его выпирающий живот, и подумал о голодном прошлом этого человека.
– Я вас понял, Владлен Михайлович, – сухо произнес Андрей и кивнул.
– Вот и отлично, – Грабический улыбался. – Не забудьте. Завтра в три.
– Хорошо.
Вечером Андрей жаловался Светлане на непроходимую, на его взгляд, тупость многих советских функционеров.
– Светка, я иду иногда по улице, и мне кажется, что вокруг не люди, а куры с гребешками. И что они не говорят, а что-то кудахчут друг другу.
– Андрюша, прекрати. Ну, что за экзальтированные выдумки? Тебе просто надо отдохнуть. Ты слишком много работаешь. Да, еще жара. Я давно тебе говорила, чтобы ты прекращал вести прилюдно все эти разговоры о вреде цивилизации и прелестях островной жизни.
Она подошла близко и, обхватив руками его голову, прижала к себе. Губы коснулись его щек, глаз и русой макушки.
– И ты туда же? Я просто пытаюсь подобрать команду единомышленников.
– Подобрал? – она вновь нежно погладила его по щеке, словно ребенка.
– Нет, Светка. Все смотрят на меня глазами отмороженных окуней. И хоть бы у одного повернулась в башке здравая мысль. Света, сколько лет они живут? Шестьдесят, семьдесят? А многие еще меньше. А между тем человек должен жить как минимум лет сто пятьдесят. Они уже в сорок имеют кучу болячек. Я же врач, я каждый день оперирую и вижу все то, что творится у них внутри. То, насколько растянуты дерьмом их кишечники. Они все похожи на кашалотов. Хотя, я зря грешу на кашалотов. Нет в мире более всеядного чудовища, чем человек.
– Ну, ты хватил!
– Да, Света! Да! Наши запасы прочности велики. Но, нужна иная, более здоровая среда.
– Андрюша, милый, но не все люди также сильны духом как ты. Вот, даже я. Я ведь часто ем сладкое. И даже иногда рыбу или колбасу. Немного, но ем. И не смотри на меня так. Люди не совершенны. И в этом мире хочется попробовать многое. Иначе мы бы все родились без чувства вкуса.
– Ешь. Ты ешь немного. Но не жрешь же, как они.
– Нет, не жру, – она прыснула от смеха. – Но я же не худенькая, Андрюша.
– Тебе и не надо быть слишком худенькой. Ты женщина и самочка. Я больше говорю о мужчинах. Посмотри, каждый второй ходит с пузом. Они отожрали их всего за каких-то пару лет.
– Андрей, но многие и вправду в войну наголодались. Вспомни еще недавнюю Москву. Да, я уверена, что и сейчас во многих областях люди не едят досыта. У соседки родственники живут в Поволжье. Она мне рассказывала, что там два года был страшный голод. И даже случаи людоедства.
– Светик, давай тогда поедем одни. Я присмотрел тут парочку мест в океане с хорошим климатом. Нам же ничего с собой не нужно. Лишь горстку семян возьмем. И будем там питаться одними плодами. И жить вполне себе счастливо. Ты даже не представляешь, каково это – жить на свободе. Я буду ночами играть тебе на флейте, а ты будешь слушать меня. И мы будем друг друга любить.