Колдун
Шрифт:
что-то делала. В тот миг
к нам вошел чужой старик:
весь оборванный, а рожей
на цепного пса похожий,
закричал: «Тащи-ка щи
поскорее из печи».
Расходилась я от злости
и в сердцах прогнала гостя.
А старик мне: «Не прощу,
страшной карой угощу».
В тот же день его проклятье
поселилось на полатях,
превратив цветущий дом
и в Гоморру, и в Содом.
Всё добро единым махом
разошлось
всю одежду съела моль,
извела скотину боль,
так дожились, что запаса
не осталось, кроме кваса.
На детей напала хворь
за ангиной сразу корь,
а за ней ещё заразы
то от порчи, то от сглаза.
С горя начал пить Иван,
что ни вечер, в стельку пьян,
утром ищет похмелиться,
чтобы заново напиться,
и не в силах им помочь
я рыдала день и ночь.
Наконец, я так решила:
«Лучше заживо в могилу
лечь и рученьки сложить,
чем в таких мученьях жить».
Поклонившись влево-вправо
по старинному уставу,
пожелав родне добра,
в путь пошла я со двора.
Чтобы снять с семьи проклятье,
мне сказали, отыскать я
обязательно должна
злого деда-колдуна.
С той поры брожу по свету
не одну весну и лето,
а считай, что тридцать лет,
но не встретился мне дед.
Может, вы о нём слыхали
что-нибудь в таёжной дали?»
Тот кивает головой:
«Это братец мой родной».
Марья сразу оживилась:
«Деда милый, сделай милость,
помоги, раз он твой брат,
забери беду назад,
а не то за дочь и сына
я повешусь на осине,
жизнь не в радость мне, не в мочь,
день не в день и ночь не в ночь».
Старичок в ответ: «Подруга,
я – не брат, мы с ним друг друга
не любили сызмала.
Нас судьба с ним развела
на родительской могиле.
Мы тогда не поделили
то, что умерший отец
нам оставил под конец.
Не сказал он, умирая,
мне ль, ему ли завещает
силу тайную и мощь,
чтоб могли и мы помочь
человеку и скотине
в лихолетную годину,
чтоб могли дать хлеб и дом
всем нуждающимся в том».
Лишь засыпали могилу,
брат сказал: «Отцовой силы
ни тебе и ни врагам
я ни капли не отдам.
Все права на то имею:
старше я, к тому ж сильнее».
Так и стал он колдуном:
чёрту –- братом, мне – врагом.
Я в тот день ушёл из дома
в мир чужой и незнакомый
и с тех пор вот здесь в лесу
крест нелёгкий
В то же лето на полянке,
вырыл заступом землянку,
в ней живу один, как перст.
На сто вёрст, считай, окрест
нет другого поселенья.
Здесь никто моим моленьям
и занятьям не мешал.
Тут я многое узнал.
Как растут цветы и травы,
в чём их сила, в чём их слава,
в чём их польза или вред, –
всё мне это не секрет.
Приоткрыла мне природа
много тайн за эти годы,
в том числе, язык зверей.
Их люблю я как друзей.
И нередко за обедом
с ними мы ведём беседы
о былом, о новостях
в наших и чужих краях.
Как-то раз мои зверята
мне поведали про брата,
что ушёл на тот он свет,
где тепла и света нет.
Люди грешника зарыли,
будто пса, в сырой могиле,
чтоб не делал больше зол,
вбили в сердце острый кол.
На тот свет свои секреты
он унёс из жизни этой,
всё, что ведал, всё, что знал,
никому не передал.
Так что помощи великой
от меня не жди. Иди-ка
в край, где брат лежит в земле
в вечной сырости и мгле. –
Помолчал старик немного,
дал цветок ей. – На подмогу
вот тебе разрыв-трава –
всем растеньям голова.
Что за сила в той былине,
ты узнаешь на чужбине.
Если вдруг придет беда,
доставай её тогда.
А ещё возьми-ка птичку –
проводницу-невеличку.
Знает всё на свете чиж,
говорить не может лишь.
Без сомнений и без страха
лесом двигайся за птахой,
путь не близок и не прост,
но придёшь ты на погост.
За кладбищенским забором
спит в земле твой давний ворог,
с ним сама должна решить –
как тебе на свете жить».
Поклонилась Марья в пояс
и пошла впёред тропою
в лес таёжный за чижом
сквозь кусты и бурелом.
* * *
Долго, нет ли вместе с птичкой
проводницей-невеличкой
Марья странствовала вновь,
ноги все истёрла в кровь.
Перепутав дни и ночи,
изорвала платье в клочья,
словно облако весной
растеряла облик свой:
ни красы уже, ни силы.
Наконец, она могилу
отыскала кое-как,
на колени сразу – бряк,
со слезами и со стоном