Колдунья поневоле
Шрифт:
– Коли уж у нас пошел откровенный разговор… – сказала Ольга. – Слышала я от мужичков грубую поговорку: не напугаешь ежика голой задницей…
– Положительно, ты просто прелесть, – сказал камергер. – Ну что же, не вижу причин, почему мне при таком обороте дел отказываться от прежних намерений… Ты не поверишь, но такой ты мне еще больше нравишься. А потому давай без дипломатии. Сейчас ты увернулась. Новичкам всегда везет в игре, это любой картежник знает… Но отступаться я не намерен. Либо ты мне уступишь по доброй воле, либо обойдусь и без твоего согласия. – Он нехорошо усмехнулся. – У меня появилась точная и ясная
– Я и не собираюсь, – сказала Ольга.
– А все же?
Она, обаятельно улыбнувшись, сказала:
– А вот позвольте спросить, дражайший Михаил Дмитриевич… У вас вообще-то получается с женщинами без всех этих магических штучек? Или непременно нужно дурману напускать?
Судя по его исказившемуся лицу, Ольга задела его весьма болезненно. Конечно, она наверняка сгущала краски, вряд ли все именно так и обстояло – но оскорбление, сразу видно, было нешуточное…
– Значит, вот так?
– Выходит… – улыбнулась Ольга, на всякий случай изготовившись к защите.
Ничего не произошло. Камергер, по-прежнему стоявший в наполеоновской позе, произнес холодно, чеканя слова:
– Я хотел, как лучше, милая Оленька, и решение зависело только от тебя. И этот разговор я обязательно припомню, когда ты будешь лежать голая и беспомощная на какой-нибудь мшелой доске… Ну а я, соответственно, буду делать, что заблагорассудится. Ты и не представляешь, на что мы способны, когда появляется ясная цель…
– Что до вас, то я и сама вижу, насколько вы несимпатичная публика.
Камергер с улыбкой сказал:
– Да нет, ты и не представляешь, насколько мы несимпатичная публика… Ну ладно, не будем попусту тратить время. Я же вижу, что это у тебя позиция, а не каприз… До встречи в другой позиции, милая Олюшка…
Он изящно поклонился с грацией светского человека, повернулся и зашагал к своей лошади беспечной и легкой походкой фланирующего по Невскому человека, совершенно удовлетворенного и жизнью, и своим местом в ней. Так ни разу и не обернувшись, он отвязал лошадь, ловко взмыл в седло и взял с места коротким галопом.
Ольга задумчиво провожала его взглядом, пока он не скрылся из виду за поворотом дороги. Страха не было, но серьезная озабоченность присутствовала. Она одним махом оказалась в другом мире, переполненном существами, о которых Ольга мало что знала – и многие из них, тут и гадать нечего, могли казаться крайне опасными. И покоряться нельзя, и отступить, похоже, невозможно. Она горько усмехнулась: хотела интересной жизни – вот и получила полной мерой…
Возвращаясь из конюшни в дом, она увидела у парадной лестницы две княжеских коляски. Тут же конюх одной рукой держал под уздцы каракового жеребца князя, а другой – ту белую кобылу, на которой здесь разъезжал камергер.
– Что это за сборы, Степка? – окинула она недоуменным взглядом непонятные приготовления.
Лакей, в отличие от иных своих собратьев смышленый и себе на уме, ответил взглядом столь же недоуменным:
– Да вот, барышня, как гром
Ольга сначала решила, что прекрасно поняла, в чем тут хитрость: расположенная верстах в двадцати отсюда Богдановка была своего рода малой резиденцией князя, именно там гости мужского пола, не обремененные присутствием дам, проводили время в особенно веселых забавах со сговорчивыми грациями из домашнего театра. Но тут же сообразила, в чем странность.
– А что же… прочее? – спросила она, оглядываясь.
– А никакого прочего, – не моргнув глазом, ответил Степка. – Одни господа, и только…
Дальнейший разговор невозможно было поддерживать, не выпадая из роли благовоспитанной невинной барышни, и она прошла мимо. Но удивление осталось. Развлекательные выезды князя с гостями в Богдановку обставлялись совершенно иначе: туда с утра отправляли лакеев, корзины с вином и съестными припасами, поваров и, главное, граций в немалом количестве, а также музыкантов. Подобные предприятия в силу своего размаха готовились загодя, и о них было заранее известно всему дому – но сейчас ничего подобного не было. Хозяин и гости ни с того ни с сего отправились за двадцать верст… зачем? Это было достаточно интригующе – и Ольга с радостью вспомнила, что теперь у нее есть возможность потешить любопытство…
А пока что были дела и поважнее. Поднявшись к себе, она удобно устроилась в кресле и позвала:
– Джафар!
Турок почти моментально возник перед ней, подтянутый, бравый, улыбавшийся не без дерзости.
– Госпожа моя…
Мило ему улыбаясь, Ольга достала из-под кафтанчика потемневший сосуд с арабской вязью по пузатым бокам, подняла руку и что есть силы шарахнула им об пол. Сосуд подпрыгнул, как мячик, потом еще несколько рази с грохотом покатился под столик.
На Джафара эта манипуляция произвела ошеломительное действие – на несколько секунд вместо него возникла странная, колеблющаяся, дергающаяся фигура, в которой невозможно было угадать ни малейшего сходства с каким бы то ни было одушевленным или неодушевленным предметом. Полное впечатление, что джинна закрутило в узел, а потом этот узел хорошенько повертело в воздухе, будто подхваченную порывом ветра тряпку.
Когда Джафар вновь обнаружился в своем прежнем обличье, он выглядел не лучшим образом: лицо страдальческое, бледное, руки-ноги дергаются, вид пришибленный, угнетенный, ошеломленный…
– Ну, каковы впечатления? – спросила Ольга, сдвинув брови.
– Госпожа моя! – воззвал Джафар неподдельно жалобным голосом. – За что такое обращение? Наизнанку выворачивает…
– Это еще цветочки, сударь, – сказала Ольга со всей суровостью, на какую была способна. – А могут быть и ягодки. Если я вам прикажу должным образом, вы смирнехонько вернетесь в сосуд, верно ведь?
– А куда ж деться? – убитым голосом подтвердил джинн.
Ольга безжалостно продолжала:
– А потом кувшин можно на совесть заткнуть пробкой и преспокойно выкинуть в реку. На середину, где поглубже. С произнесением соответствующего заклятья, объявляющего, что я, сокол мой иноземный, отказываюсь от твоих услуг. И выйдет тебе полная отставка, как солдату после двадцати пяти лет службы, и будешь ты совершенно свободен… Нужна тебе свобода?
– От такой свободы вы уж меня избавьте… – с искренним страхом промолвил Джафар.