Колдунья
Шрифт:
Итак, я зашила предводителя Маклейна. Я делала это медленно, самыми маленькими стежками, которые мне только удавались. Я дышала очень осторожно и думала одно: «Исцели его, дай его ране затянуться». И слышала только потрескивание очага.
В комнате стало очень тихо. Люди вновь расселись по своим креслам или пристроились около стен. Мужчина рядом со мной отступил назад, в тень, и вокруг воцарился покой. Я тяжело дышала. Мне казалось, предводитель спит, потому что его глаза были закрыты, а дыхание было очень ровным, но, пока я шила, он заговорил.
— Я слышал,
И рассмеялся мягким, вкрадчивым смехом.
Я шила.
— Ты нашла, что искала? Здесь? Посмотри, на тебе кровь…
Он открыл один глаз. Я заглянула в его синеву. Увидела отражающийся в нем свет очага и свечей, что горели на стенах.
— Здесь не так опасно, как там, где я побывала, — вот что прошептала я.
— Ха! — сказал он. — Таракан прячется с тараканами, так, что ли? Думаешь, ты не такая черная среди других черных тварей?
Я не поняла, о чем он. Он тяжело дышал, и я отступила. Жена поднесла кружку к его губам, он отпил немного, а когда проглотил, произнес:
— Что ты слышала, интересно мне? О Макдоналдах из Гленко?
Я подождала, пока он не усядется удобнее. Потом снова проколола иглой его кожу. Что я могла ответить? Правда всегда лучше.
— Что вы воруете. Что вы воюете.
— Все мы воюем! Все кланы воруют! Если бы мы не воровали скот, они угоняли бы наш, и нам бы пришлось голодать! И если мы воюем больше, чем остальные, то только для того, чтобы защитить нашу долину, потому что она всегда была для других лакомым кусочком и они приходили, вооружившись до зубов, чтобы заявить на нее свои права. Кэмпбеллы в основном, — проворчал он. — Этим лишь бы набить кошелек… И они поклялись в верности другому королю, не тому, которому присягали мы.
Вот в чем дело. «Король». Одно из тех слов, что внушают мне ужас. Какой прок от королей? Одни неприятности.
— Ты небось слышала, что нас называют папистами? Ха! Этот папистский клан из Гленко… Мы небогатые люди, но в нас рождается ярость. Мощь. Вера! — Он гулко ударил себя в грудь. — Они хотят, чтобы я сдох, вот и рубанули мечом по голове. Но я пока жив. И мои сыновья еще держат меч в руках…
Я отмалчивалась. Это было неподходящее время для моего лепетания.
Но предводитель очень медленно подался вперед, наклонил голову, спросил:
— А твой король кто?
Комната шевельнулась. Его жена резко заговорила на гэльском, и я подумала, что, должно быть, она тоже ненавидит разговоры о королях. Наверное, все женщины терпеть не могут это занятие, потому что знают, к чему оно приводит, — из-за этого покидают их мужчины. Короли делают их вдовами.
— У меня нет короля, — сказала я.
— Никакого? У всех есть король. Вильгельм, что сидит на троне. Ты не считаешь его своим королем?
Я посмотрела на иглу, подумала немного и сказала:
— Ни тот ни другой не нужен мне. Ни один из них не верит в то, во что верю я. Ни один из них не захотел бы, чтобы я жила на этом свете.
— Короли нужны, — промолвил он осторожно.
— Только не мне.
— Они нужны,
— У меня нет бога в том смысле, какой большинство людей вкладывает в это слово.
Предводитель поднял веко на втором глазу. Уставился на меня. Его взгляд был жестоким, в нем шипел огонь, а я думала удивленно, как такое вообще может происходить: я в Хайленде зашиваю главу клана при свете восковых свечей. Он выдохнул:
— Нет бога?
Иэн за моей спиной сказал:
— Она одна, сэр. Не живет с остальными.
— С какими остальными? — спросила я.
Но предводитель переспросил громче:
— Нет бога? Совсем?
Он поморщился от боли:
— Прошлым летом мы поскакали в Килликрэнки — я сам, мои сыновья, арендаторы и двоюродные братья. Мы боролись за короля Якова, против красных мундиров с их мушкетами, и победили. Мы победили! Мы боролись за него и убивали ради него — ради его веры, нашей веры. Мы потеряли Бонни Данди на том поле — да спасет Господь его душу! — но он умер за своего короля и за Господа, и нам радостно, что так случилось.
Я почувствовала себя такой маленькой под его тяжелым синим взглядом.
— Ради чего ты живешь? За что отдала бы свою жизнь?
Я молчала.
— За эти твои увядшие травы?
У меня не было слов. Я не могла думать о словах, так что сказала очень тихо:
— Вы не знаете меня, сэр.
— Да, не знаю! Я не знаю тебя! Однако ты живешь на нашей земле! Нашей! В доме из мха и навоза, с перьями у двери! Ты моешься в наших ручьях и воруешь яйца у наших кур, а теперь говоришь, что у тебя нет бога?
Глаза защипало. У меня вообще не осталось слов. Я всегда не выносила, когда на меня кричат.
Словно поняв это, Маклейн откинулся назад. Протянул руку за очередной порцией виски. Он оставался совсем неподвижен, пока я шила, но через некоторое время ухмыльнулся кривой улыбкой понимающего человека.
— Ведьма? — сказал он. — Ха! Ведьмы и скотты… И тем и другим крепко досталось, так ведь?
Это все, что он сказал мне.
Он больше не открывал глаз и ничего не говорил. Похоже, дремал в своем кресле.
Я вымыла руки в лохани. Собрала травы и развязала волосы. Когда повернулась, у двери стояло двое мужчин. Оба рыжеволосые, оба высокие.
Иэн сказал:
— Аласдер отвезет тебя обратно.
— Идет дождь, — сказал Аласдер.
Тогда я посмотрела на него. Я впервые посмотрела на этого человека — на его темно-рыжие волосы, на жесткую красноватую бороду и на то, как его волосы падают на глаза. Я увидела, какой он высокий и широкий; его ноги стали такими могучими благодаря жизни на холмах и скачке на гарроне. Я увидела его губы. И глаза глубокого синего цвета. Они смотрели на меня сквозь пряди, и его взгляд был отважен, невозмутим и не похож ни на один взгляд, что я видела в жизни, — он был горячим и сильным. А еще казалось, что я знаю эти глаза, словно каким-то образом находила их раньше. Я уставилась на него в ответ. Потом посмотрела вниз. Увидела его руки. Сорванный ноготь и шрамы на правой кисти.