Колеса
Шрифт:
Как и в течение всего дня, Хэнк Крейзел оставался любезным и внимательным хозяином и, казалось, поспевал всюду. Оба бара и кухня работали с максимальной нагрузкой. Слова Крейзела о том, что поесть и выпить можно в любое время суток, не были преувеличением. В просторном помещении, обставленном в охотничьем стиле, гости разделились на несколько групп, которые то сливались, то вновь распадались. Собравшиеся вокруг Пьера Флоденхейла засыпали его вопросами об автогонках:
— …вы говорили, что гонку можно выиграть или проиграть уже в боксах. Вы это познали на собственном
— Да, но немаловажное значение имеет план, который гонщик составляет для себя. Накануне гонки детально отрабатывается методика преодоления каждого круга. Во время гонки в мыслях у него только одно: как пройти следующий круг, во имя чего иной раз вносятся коррективы в первоначальный план…
Телевизионщик, который поначалу держался несколько особняком, теперь вдруг словно пробудился от сна и стал остроумно пародировать президента США, который в ходе вымышленного телеинтервью беседует с автомобилестроителем и ученым — специалистом по охране окружающей среды и пытается примирить их точки зрения:
— Загрязнение воздуха, несмотря на все его отрицательные моменты, — неотъемлемая часть нашей самой передовой американской техники… Мои советники по научным вопросам заверили меня, что современные автомобили в меньшей степени загрязняют воздух, чем раньше, — во всяком случае, так было бы, если бы общее количество автомобилей оставалось неизменным… — Троекратное покашливание! — …Я торжественно заявляю, что мы снова обеспечим этой стране чистый воздух. Политика моей администрации направлена на то, чтобы закачать его в каждый американский дом… — Двое или трое из слушавших состроили кислую гримасу, но большинство дружно смеялись.
Две-три девушки, в том числе Стелла и Элзи, переходили от одной группы к другой. Ровина же держалась Адама.
Постепенно с наступлением ночи ряды гостей стали редеть. Зевая и устало потягиваясь, они поднимались по каменной лестнице и уже с галереи желали спокойной ночи тем, кто оставался внизу. Человека два-три вышли на открытую веранду. Судя по всему, они добирались до своих комнат другим путем, который Крейзел показал раньше Адаму. В конце концов со стаканом бурбона в руке поднялся наверх и сам Крейзел. А вскоре, как заметил Адам, исчезла и Элзи. Следом за нею — Бретт Дилозанто с рыжеволосой Стеллой — последний час они сидели вместе.
В огромном камине осталась одна зола. Кроме Адама и Ровины, расположившихся на софе возле камина, лишь несколько человек в другом конце комнаты продолжали пить и шуметь, явно не собираясь расходиться.
— Еще глоток на сон грядущий? — спросил Адам. Ровина покачала головой. Последней порции шотландского виски с содовой ей хватило на целый час. Они проговорили весь вечер, в основном об Адаме, но совсем не по его инициативе, а потому, что Ровина ловко избегала почти всех вопросов, касавшихся ее самой. Тем не менее ему удалось разузнать, что она преподает английский. Говоря об этом, она со смехом процитировала Сервантеса: «Память у меня слаба, и забывать все стала я — даже как зовут меня». Первым поднялся Адам.
— Выйдем на воздух?
— С удовольствием.
Они направились к выходу — никто в комнате
На небе появилась луна. Ночь была холодная и светлая. Поверхность озера блестела от лунного света. Адам почувствовал, что Ровина стала мерзнуть, и обнял ее за плечи.
— Кажется, уже почти все пошли спать, — сказал Адам.
Ровина снова тихонько рассмеялась.
— Я видела, что вы это заметили.
Адам повернул ее к себе, откинул ее голову и поцеловал.
— И мы пойдем.
Губы их снова встретились. Он почувствовал, как она крепко обняла его.
— Все, что я раньше говорила, — правда. Это не записано в контракте, — прошептала она.
— Я знаю.
— Сама девушка может здесь о чем угодно договариваться, но Хэнк строго следит за тем, чтобы все происходило на сугубо добровольных началах. — Ровина еще ближе прильнула к нему. — Хэнку наверняка хотелось бы, чтобы вы это знали. Ему важно, какого вы будете мнения о нем.
— В данный момент, — прошептал он в ответ, — Хэнк меня вообще не интересует.
Они вошли в спальню Адама через наружную дверь — тем же путем, каким попал туда Адам утром. В комнате было тепло. Кто-то предусмотрительно растопил камин, и теперь языки пламени отбрасывали свет и тени на потолок. Покрывало с двуспальной кровати было снято, верхняя простыня отвернута.
…Когда забрезжил рассвет, она спросила его с чуть насмешливой улыбкой:
— Ты все еще продолжаешь считать, что черное — это прекрасно?
— Еще в большей степени, чем прежде, — ответил Адам, и он действительно так думал.
Они спокойно лежали рядом. Ровина оперлась на локти и посмотрела на него. Затем улыбнулась.
— А из проклятых бледнолицых вы далеко не худший вариант.
Как и накануне, Адам раскурил две сигареты и одну из них протянул Ровине.
— Думаю, правильно говорят, что черное — это прекрасно, — мгновение спустя произнес он. — И еще я считаю, все действительно прекрасно, если смотреть на это через призму приятного для тебя дня.
— А сегодня выпал именно такой день?
— Знаешь, что я сказал бы сегодня? Сегодня я бы сказал: «Уродство — это прекрасно».
— Мне хотелось бы увидеть тебя снова. Скажи, как это сделать? — проговорил Адам.
Впервые за все время в голосе Ровины зазвучали резкие нотки:
— Это исключено, и мы оба это знаем.
Адам стал возражать, но Ровина приложила палец к его губам.
— До сих пор мы не лгали друг другу. Поэтому и сейчас не будем.
Адам понимал, что Ровина права: то, что здесь началось, здесь же должно и кончиться. Детройт — это не Париж, и не Лондон, и даже не Нью-Йорк. В сущности, Детройт, несмотря ни на что, — небольшой город, который только-только начинал проявлять большую терпимость к людям и происходящим вокруг них событиям, поэтому Адаму трудно было бы сохранить для себя одновременно и Детройт, и Ровину. При мысли об этом ему стало грустно. Ощущение грусти не покидало его целый день и даже поздно вечером, когда, простившись с озером Хиггинса, он двинулся в южном направлении к себе домой.