Колеса
Шрифт:
— Раз уж мы заговорили о потребностях, — заметил Адам, — давайте попробуем их обобщить.
— Для начала поищем какое-нибудь емкое слово, — тотчас откликнулся Кэстелди. — Я бы сказал — «целесообразный».
— Век целесообразности, — произнес Бретт Дилозанто, словно пробуя это словосочетание на язык.
— В какой-то мере — да, — сказал Серебристый Лис. — Но не полностью. — Он жестом попросил внимания, собираясь с мыслями. Все замолчали. Наконец он проговорил по слогам: — О'кей, итак, концепция «целесообразности» принята. Это новейший символ общественного положения, отвечающий стремлению к «перевернутым
— Тут я с вами, пожалуй, соглашусь, — сказал Бретт. — В качестве доказательства достаточно вспомнить ну хотя бы тех, кто мастерит «песчаные» вездеходы. Они — ярые приверженцы малолитражки, и вместе с тем в них живет тяга к экстравагантности.
— Вездеходов выпущено уже десятки тысяч, — задумчиво добавил Кэстелди. — И их становится все больше. Сейчас их можно встретить даже в городах.
Серебристый Лис передернул плечами.
— Они берут практичный «фольксваген» без всяких штучек-дрючек, разбирают его до шасси, а потом добавляют всякие штучки-дрючки.
В голове Адама шевельнулась одна мысль. Она была связана с тем, о чем они говорили… с разобранным на части «фольксвагеном», который он видел раньше… и с чем-то еще — смутным, неуловимым… какая-то фраза, которую он не мог вспомнить… Остальные продолжали беседовать, Адам же судорожно напрягал память.
Услышанная где-то фраза так и не пришла ему на ум, зато он вспомнил иллюстрацию, которую видел в журнале дня два назад. Этот журнал все еще лежал у него в кабинете. Он извлек его из стопки газет и журналов в другом конце комнаты и раскрыл на нужной странице. Остальные с любопытством смотрели на Адама.
Иллюстрация была цветная. На берегу моря, среди дюн, по крутому склону карабкался вездеход. Все колеса его остервенело вращались, судорожно нащупывая сцепление с почвой и оставляя позади песчаное облако. Фотограф искусно подобрал такую выдержку, что контуры машины смазались, в результате чего острее ощущалась стремительность движения. Подпись под фотографией гласила, что число владельцев таких машин «растет не по дням, а по часам»: уже почти сто фирм делают для них кузова. В одной только Калифорнии выпущено восемь тысяч вездеходов.
— Уж не собираетесь ли вы заняться выпуском вездеходов? — шутливо бросил Бретт, заглянув в журнал через плечо Адама.
Адам покачал головой. Как бы ни расширялся круг владельцев этих «песчаных» автомобилей, они все равно лишь дань моде, рафинированная выдумка конструкторов, и не Большой тройке заниматься таким делом. В этом Адам был убежден. Но та фраза, которую он вспоминал, была как-то связана с этим… Так ничего и не вспомнив, он бросил журнал на стол.
И тут, как часто бывает в жизни, на помощь пришел случай.
Над столом, на который Адам швырнул
Бретт взял со стола журнал с изображением вездехода и показал собеседникам.
— Эта штука несется как угорелая, я сам однажды на такой ехал, — заметил Бретт. И, посмотрев на иллюстрацию, добавил: — Но уродлива до чертиков.
«И лунная капсула тоже», — подумал Адам.
И ведь действительно уродлива: одни острые края и углы, то там, то здесь что-то торчит, сплошные несуразности, никакой симметрии, ни одной четкой кривой. Но поскольку лунная капсула отлично выполнила свое назначение, никто уже не замечал, что она уродлива, она даже казалась по-своему красивой.
И тут он вспомнил.
Ту фразу произнес он сам. Наутро после проведенной с Ровиной ночи он сказал: «Знаешь, что бы я сказал сегодня? Я сказал бы: уродство — это прекрасно».
Уродство — это прекрасно.
Лунная капсула уродлива. И вездеход тоже. Но оба функционально полезны, оба сконструированы для конкретной цели и отвечают ей. А почему не должен быть такой же автомобиль? Почему бы совершенно сознательно не попытаться сконструировать автомобиль — уродливый по существующим стандартам, но настолько отвечающий потребностям и девизу нашего времени, которое можно назвать «веком целесообразности», что в силу этого он покажется красивым?
— У меня мелькнула идея насчет «Фарстара», — сказал Адам. — Только не давите на меня. Дайте объяснить все по порядку.
В комнате воцарилась тишина. Адам собрался с мыслями и, тщательно подбирая слова, начал излагать свою идею.
Все они в этой группе обладали достаточно большим опытом, чтобы мгновенно с восторгом ухватиться за чью-то идею. Тем не менее Адам сразу ощутил напряженность, которой не было прежде, и возрастающий интерес, с каким его слушали. Серебристый Лис погрузился в раздумье, прикрыв глаза. Юный Кэстелди почесывал мочку уха, что указывало у него на сосредоточенную работу мысли, а другой конструктор, который до сих пор в основном отмалчивался, не сводил глаз с Адама. Пальцы у Бретта Дилозанто так и чесались. Полубессознательно Бретт придвинул к себе блокнот.
Когда Адам закончил, Бретт вскочил с кресла и стал ходить по комнате. Обрывки мыслей, фраз сыпались, словно мелкие куски, выпавшие из мозаики…
— На протяжении многих веков художники видели красоту в уродстве… Достаточно вспомнить изломанные, искореженные скульптуры — от Микеланджело и до Генри Мура… А в наше время приваренные друг к другу куски металла — у одних это вызывает усмешку, кажется им бесформенным, но ведь не у всех… Или возьмите живопись: авангардистские формы — картонные коробки для яиц, суповые консервные банки в коллажах… А сама жизнь! Юная, миловидная девушка или беременная туша — кто из них прекрасней?.. Все всегда зависит от того, как на это смотреть. Форма, симметрия, стиль, красота — всегда относительны.