Колесница Джагарнаута

Шевердин Михаил Иванович

– У нас частный разговор. И кто я? Только путешественник, высказывающий свои личные взгляды. И потом, в моих глазах вы чистокровный ариец. Признайтесь, у вас предки германцы? И ваша фамилия Менсер, а не Мансуров. И ваши деды, наверное, из тех самых колонистов, которые сокрушили "китайскую стену" России и открыли Германии дорогу на Индию.

Они превратили Восточную Россию, Сибирь, Туркестан в мастерские фатерлянда. Они добывают сырье, полуфабрикаты, но придет час, и они с ружьями, пулеметами составят авангарды тех армий, которые по-наполеоновски ударят через Туркестан, Афганистан, Персию по Индии, сказочно богатой Индии. Подошло время, когда путешественников, колонистов,

негоциантов, геологов германский рейх поддержит пушками, танками... Наши танки колесницами Джагарнаута покатятся по Востоку в Индию, давя всех беспощадно, кто осмелится сопротивляться.

Взгляд Морица Бемма, путешественника, горел местью, алчностью, ненавистью. Он говорил медленно, сдавленным голосом, хрипло. Он уже ничем не походил на мирного путешественника, на магистра наук, мечтающего подарить каждому афганскому семейству керосиновую лампу и керосин, добытый в Герате и Мазар-и-Шерифе, осветить керосиновым светом бедные, темные хижины туземцев и тем самым даровать народам Востока крупицы цивилизации. Хрипло выкрикивал Мориц Бемм слова, фразы, похожие на воинские команды:

– Дранг нах Остен! Вперед, германцы! И с нами вперед все германцы России, Ирана, Туркестана! Вперед! Фюрер провозгласил всех немцев подданными рейха.

Выкрики Морица Бемма напомнили комбригу лай пса, который слышишь, въезжая в темный, тонущий в ночи кишлак без единого огонька, без звука человеческого голоса. Во тьме отвратительно, отрывисто лает собака, назойливо, угрожающе, отчаянно. Кажется, что мордой своей она роется в пыли, давится пылью, кряхтит, но тщится кого-то пугнуть.

– Хотите или не хотите, герр комиссар, - выговорил в изнеможении Мориц Бемм, - у великого рейха только два пути к могуществу и процветанию в Индии. Первый - через Турцию, Месопотамию, Египет, Иран, Персидский залив. Второй - через Россию, Туркестан, Афганистан. И горе тому, кто окажется на этих путях.

– Скажу вам по-персидски, - не сдержался Алексей Иванович, - ин харф бэ акл намиганджад - это слово не втиснуть в разум! Немцы, если допустить, что они думают, как вы, шьют своими руками себе и своей родине саван...

После немцев Мансурова навестил начальник уезда. Он принес хокэ вафур - сосуд с опиумом. Он от души рекомендовал приложиться к изящной трубочке и покурить:

– Успокаивает! Хокэ вафур - короткогорлая бутылочка, в которой пуштун держит свою храбрость. И мы тоже, - вдруг смущенно добавил он.
– Очень беспокойно в Меймене. А вас басмачи боятся. "Осторожно!
– говорят.
– У великого воина челюсти льва. Командир-большевик даже затылком видит и понимает, что думают его враги". А знаете, кто первый сказал это? Абдул-ар-Раззак. Джемшидский мюршид всех предостерегал. Говорил, что здесь под землей есть нефть. И устроил благодарственную молитву аллаху за то, что он дает мусульманам богатство. И устроил "побус" - целование ног. Своих ног. А немцев - аллемани - остерегайтесь. Не смотрите, что я, начальник уезда, почти губернатор, их ласкаю, угощаю, балую. Не подумайте, что мне аллемани нужны с их фашизмом. Ради пшеницы и колючий сорняк воду получает. Но их разговор - плохой разговор. Помните: о чем говорят при мертвом льве, при живом не говорят.

– Поедем к Утан Беку.

– Что вы! Разве можно в логовище барса!

– Занозу безболезненную, шатающийся зуб, скверных советчиков надо вырвать. И не откладывая. Сегодня. Сейчас!

Мудрый, хитрый лис засуетился:

– Лучше завтра!

Он вдруг вспомнил, что хотел кое-что подарить великому сардару. Он бил наверняка. Отказаться от подарка - несмываемое оскорбление. А подарил он шедевр резьбы и изящества - кальян, весь в рубинах, и кинжал в драгоценных ножнах.

Разве

можно сердиться на хозяина, подносящего столь изумительные дары?

И тем не менее Мансуров настоял на своем.

– Завтра, говорите вы, господин начальник! Когда наступит завтра, тогда мы подумаем о завтрашнем дне. А сейчас - пошли! Пошли к тигру, пусть у него сто когтей и тысяча зубов!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Попробуй поразить солнце кинжалом.

Разве сделаешь ему больно? Разве

сможешь ты убить его?

С и д д ы к

Когда они приехали в аул, отец племени Утан Бек Нур Верды фланировал с бамбуковой тростью в руке, в бронзовой - цены ей нет - каракулевой шапке меж чадыров. Снисходительно принимал он знаки уважения и почтения от выбегавших при его приближении туркменок-эрсаринок в длинных облегающих синих платьях. Снисходительно Утан Бек ласкал детей и шагал дальше. Отец племени святой Утан Бек походил на эрсаринца разве только подбритой по-туркменски, отливающей сталью бородой. Своим моднейшим, дорогой шерсти костюмом, благоуханием заграничных духов, соблазнительным блеском перстней Утан Бек ошеломлял воображение грязных, чумазых, но очаровательных подростков-девчонок.

Повадки отца племени хорошо знали их мамаши, бабушки. И не успевала девица повести взором, крутануть бедрами и выставить из-под ожерелий крепенький маленький свой бюст, ослепительно розовая кожа которого сияла в разрезе платья-рубахи, как костлявая рука утаскивала юную кокетку в сумрак чадыра. Девчонки не очень огорчались. Они знали: если только кто-нибудь из них приглянулся Утан Беку и возбудил желание, незамедлительно ее призовут в дом на горе, хотят ли того или не хотят родители, и там начнется сказочная жизнь.

Сластолюбив был Утан Бек и особенно пристрастен к едва созревшим подросткам. Но щедр он был даже в своих мимолетных прихотях. И словно для приманки любопытных и бесстыдных в своей жадности юных эрсаринок сейчас старик вел за собой весьма еще юное создание, слишком юное. Платье ее от самой шеи до пупка было прикрыто морем серебряных и золотых просверленных монет чеканки самых разнообразных стран и государств. В розовой точеной ноздре висела гигантская, вся в рубинах серьга - цена двенадцати юрт. На запястьях пухленьких рук позванивали литые, по полфунта, браслеты с изумительной исфаганской резьбой. Утан Бек не заблуждался насчет того, что морщинистая дряхлость может вызвать нежность и ласку в налитом соками юном теле. Но сказочная щедрость его вызывала ответную щедрость. Оказаться на ложе Утан Бека было мечтой эрсаринских девственниц.

Прогуливался Утан Бек, постукивая своей пресловутой тростью, в самом приятном настроении. Он за утро уже успел приглядеть себе не одну прелестницу. И когда на пути ему попались Мансуров и начальник уезда, он встретил их весьма радушно и пригласил сейчас же в свой дом на горе. Прервав обход чадыров, распорядился подать коней.

Уже сидя в седле и ведя на поводу другого коня, на которого посадили немыслимо украшенную драгоценностями наложницу, он показал на толпившихся около юрт ободранных, грязных эрсаринцев и сказал с презрением в голосе:

– Все они людоеды. Отца своего за глаза назовут простофилей, мать дурой и шлюхой. Сами ни во что не верят, а вот ежели соблаговолишь приласкать их девчонку, начинают хмурить брови.

Еще когда Алексей Иванович шел из глиняного дворца сюда к чадырам, уездный начальник успел насплетничать: старик Утан Бек совсем закон попрал. Все девчонки племени гуляют у него бедрами на подушках. А законным женам не доверяет: "Еще накормят какой-нибудь дрянью. Ворожат, колдуют". Портит девок, а все языки прикусили. Богатство его больше, чем у шаха персидского.