Колесница Джагарнаута
Шрифт:
Невольно поморщившись при слове "партизаны", оберштандартенфюрер одним глазом заглянул в кружку и пробормотал:
– Хорошо... Разберемся... Никуда он со своей спесью не денется.
– Он встал.
– А теперь, герр консул, займемся другими делами, поважнее, чем этот туркменский разбойник... Пройдемте, мистер Хамбер, ко мне.
Алексей Иванович чувствовал страшную усталость после неудачного путешествия в долину Кешефруда. Очень хотелось вытянуться, расположиться поудобнее. Он слегка качнул кресло, но, услышав позади шорох осторожных шагов,
Ему лишь показалось, что он вскочил. Он не мог шевельнуться. В плечи ему вцепились чьи-то крепкие руки. В щеку кто-то дышал горячо, зловонно и хрипел по-немецки:
– Тихо, комиссар. Ни звука.
Руки ловко обшаривали его карманы.
– Сейчас, комиссар, ты встанешь и, топ-топ, пойдешь с нами.
– Не сметь!
Но уже грубая, потная лапа закрыла ему рот, сильные руки вырвали его из качалки и потянули куда-то.
В тот момент Алексей Иванович даже не пытался понять, кто напал на него среди бела дня в солидном доме благонамереннейшего коммерсанта Али Алескера. Он расслабился, чтобы обмануть бдительность напавших на него. Он собирался с силами, и единственное, что не мог преодолеть, - это тошноту от запаха пота и от того, что грязная ладонь сжала ему губы.
Над ухом хрипели вполголоса: "Мейн готт, железный какой-то".
Резким движением он стряхнул с себя руки. Ударил кого-то плечом. Вывернулся. Упал. Рванулся по полу - запомнил холодок мрамора, по которому он скользнул щекой, - и вскочил на ноги.
Ни годам, ни болезням после ран Алексей Иванович не позволил себя расслабить, "разнюнить" - любимое слово Семена Михайловича Буденного.
Физическая закалка выручила его и на этот раз. Он отскочил к стене террасы, прислонился спиной к росписи и, расставив широко ноги, зло отхаркнулся:
– А ну-ка! Кому жить надоело!
Он смотрел на немецких офицеров - да, на него напали немцы-фашисты, которые пили с ним во время банкета. Они, бледные от напряжения, ярости, набычившись, исподлобья смотрели на него и хрипели от возбуждения. У всех в руках прыгали пистолеты. На мраморном полу лежал молоденький обер-лейтенант с мертвенно зеленым лицом. Постанывая и конвульсивно дергая ногами, пытался подняться старый знакомый Крейзе.
– Кому еще?
– задыхаясь предложил Алексей Иванович. Но он, конечно, петушился напрасно. "И бесполезно, - думал он.
– Пистолет у меня вытянули. Все вооружены. И сколько их, мерзавцев!" - Вот она - колесница Джагарнаута!
Крейзе, еще барахтаясь на полу, сказал:
– Или вы пойдете спокойно с нами, или...
– Вам не поздоровится, господа фрицы! Это разбой!
Разговаривать бесполезно, но надо было протянуть время. Где хозяин дома? Где слуги, наконец?
– Предлагаю сдаться, - взвизгнул амуроликий капитан.
– Пристрелить без разговоров!
– Тихо, без шума!
– сказал поднявшийся наконец на ноги Крейзе.
– А вам, господин комиссар, советую не сопротивляться. Не подумайте, что меня мучают мстительные чувства,
– Стреляйте, стреляйте!
– воскликнул капитан.
Мансуров кинулся на фашистов, избрав первой мишенью нежное личико амура, и ударил со всего размаху, вжавши голову в плечи, ожидая сам бешеных ударов...
– О, здесь дерутся мужчины, - прозвучал женский голосок.
– Шестеро на одного. Разве это благородно? И все тут господа офицеры.
Фашисты сразу же расступились, руки с пистолетами повисли. Алексей Иванович вынул носовой платок и обернул неторопливо руку - кожу на пальцах саднило.
– Что же происходит?
– пропела леди Гвендолен. Она обводила холодными, без искры интереса глазами лица фашистов.
– Извините, мадам, вам придется уйти, - сказал Крейзе.
– Вот как?
– Вы уйдете? Иначе вас уведут.
– Зачем?
– Вам будет неприятно увидеть кровь.
– Какую кровь?!
– и легкую розовость щек Гвендолен сменила матовая бледность.
– И вы смеете? Здесь?! Не смейте! Мистер Алекс друг моего супруга.
– Он комиссар, большевик. Приговор вынесен.
"Так, и приговор уже вынесен, наивный ты человек! Шевельнешься, и в тебя всадят полдюжины пуль". Мансуров обвел взглядом дорожки. Вдалеке у беседки стояли оберштандартенфюрер и... Хамбер. Лица их были повернуты к террасе. Но ни генерал, ни консул и не думали приблизиться.
Крейзе приказал:
– Обер-лейтенант, вышвырните мадам!
– Вы нам мешаете, красавица, - покривил свою подпорченную огромным кровоподтеком амурскую физиономию обер-лейтенант и, обхватив тонкую талию Гвендолен, потащил ее к двери.
– Убери лапы! Катран! Ко мне!
– Голос леди Гвендолен прозвучал резко и повелительно.
Офицеры от неожиданности остановились.
Донеслись странные гортанные выкрики.
Через балюстраду рвались, лезли черные, в огромных белых чалмах, ослепительно белых одеждах, вооруженные кривыми саблями люди...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Змея меняет кожу, но не характер.
М у к и м и
Собаку, которая бросила своего
хозяина и пошла за тобой, отгони
камнями. Убей собаку!
А х и к а р
Поднос, покрытый накрахмаленной, хрустящей салфеткой, торчащей снеговым горным пиком, распространял ароматы. Под салфеткой обнаружились два фаршированных фисташками и специями фазана, фаянсовое блюдо с горкой желтого от шафрана риса, тарелочки с зеленью и острыми соусами, сушеные лимоны. Рядом со всей этой гастрономической роскошью на столике стояли бутылки и флаконы с заманчивыми этикетками.
Из-за них поглядывали очень черные из-под очень черных и густых бровей глаза, особенно пронзительные на белом красивом лице, которое портил серовато-нездоровый оттенок кожи и странное подергивание век. Подергивание происходило непрерывно и мешало слушателю сосредоточиться на том, что говорил обладатель пронзительных глаз.