Колесо Перепелкина
Шрифт:
«Да что ты! Я хочу, чтобы ты отдохнуло!»
«А я не люблю отдыхать. Я не устаю.»
«Ну, поехали!» — И Вася начинал гонять на Колесе по пароходным коридорам.
Иногда разговоры Акимыча, Филиппа и Васи слушали кот Степан и воробей Крошкин. Они тоже обитали на «Богатыре». Степан жил здесь уже несколько лет, а Крошкин появился нынешней весной. Его загнали сюда сердитые вороны со свалки. Бедняга чуть не попал из огня да в полымя. С размаха влетел в открытое окно каюты, а здесь на него кинулся тощий серый кот. Воробьиные нервы не выдержали, Крошкин брякнулся без памяти — прямо к домашним
— Ишь ты, ожил! — обрадовался старик. А коту, который сидел в углу, отчаянно махал хвостом и сипел от обиды, сказал: — Ты что это себе позволяешь, террорист недорезанный! Существо прилетело за помощью, а ты…
Потом он долго выхаживал Крошкина, а со Степаном вел ежедневные воспитательные беседы. И у кота, видимо, проснулась совесть. Он перестал думать про воробья, как про добычу (да и больно надо, мяса все равно никакого, только перья да кости!). В конце концов они привыкли друг к другу и стали приятелями. Бывало, что даже угощались из одного блюдца жареной рыбой или гречневой кашей. Кот подгребал пищу растопыренной лапой, а воробей тут же клевал крошки.
Но иногда они все же ссорились. Начинал обычно Крошкин. Усевшись под потолком награждал кота сварливым чириканьем.
— Старое поминает, — объяснял Акимыч. Он утверждал, что понимает разговоры воробья и кота. — Говорит: «Сейчас-то ты ласковый, мур-мур, а помнишь, как мне в спину чуть все зубы не воткнул? У меня с тех пор каждую пятницу сердечные приступы и неожиданная икота. Воробьихи пугаются, не могу ни с одной познакомиться. Вместо «чик-чирик» получается «чир-ик-ик», а это по-воробьиному даже неприлично сказать, что такое…»
Вася, сидя на стариковой койке, от смеха взлягивал ногами.
— Мр-р-мя… — недовольно реагировал на упреки Степан. Акимыч переводил:
— Говорит: «Сколько можно про одно и то же! Ты, — говорит, — влетел без всякого предупрежденья, а я что должен? Я же кот, а не мышонок, у меня природный охотничий инстинкт!» А Крошкин ему: «Вот от того на Земле всякое свинство и случаются, что никто не хочет свои инстинкты держать под замком…»
Степан возражал, что никакого свинства не было. Ведь не свинью он хотел сцапать, а воробья. Значит, в крайнем случае — «воробьинство». Крошкин, однако, заявлял, что свинство всегда свинство, независимо от размеров добычи.
— Да ладно тебе, Кроха, — урезонивал воробья старик. — Ведь Степа давно осознал…
Вася однажды вспомнил:
— У нас в классе есть Шурик Кочкин, а у него крыс Вовчик. И этот Вовчик живет дома с котом Тимофеем как брат родной. Даже спят вместе. Потому что Тимофея взяли в дом котенком, когда Вовчик был уже пожилым. Котенок же не будет охотиться на большущего крыса, вот и привыкли друг к другу. А теперь Тимофей вот такой зверь, громадный и пушистый. Красавец… — Вася глянул не Степана и торопливо добавил, чтобы тот не обиделся: — Степа тоже красивый…
Но Степан, по правде говоря, вовсе не был красивым. Пыльно-серый обшарпанный кот бродячего вида. Вася иногда думал: уж не тот ли это кот, который повстречался ему сперва в джунглях на пустыре, а потом у мусорного бака? Наконец Вася решился. Рассказал об этих встречах старику и попросил:
— Акимыч, узнайте у Степана: он это или не он? Вы ведь умеете говорить
Акимыч поговорил и сообщил:
— Степа отвечает уклончиво: может, он, а может, и не он. Такая уж хитрая у котов натура.
Вася вздохнул и почесал у Степана за ухом.
— Мр-мя… — дипломатично отозвался тот.
С Крошкиным было проще, он сразу признал Васю за своего. Садился на плечо и на голову, чирикал что-то неразборчивое, но дружелюбное. Иногда на «Богатырь» залетали и другие воробьи, галдели в листьях березы. Но Крошкина Вася узнавал среди них сразу: у того на затылке торчал хохолок. Видимо, весною перышки как приподнялись от всяких страхов, так больше и не опустились…
Крошкин был на пароходе просто жильцом. А Степан считался на службе. Каждые сутки он нес ночную вахту. Устраивался под судовым колоколом и одним глазом дремал, а другим чутко следил: нет ли злоумышленников. Если кто-то появлялся на берегу и, вроде бы, хотел переправиться на пароход (вброд иди по тросу). Степан когтями дергал рында-булинь: бом-м! И Акимыч просыпался и выскакивал из каюты с заряженной пищалью…
А еще Степан любил слушать, как Филипп играет на гитаре. Садился у него под боком, сладко жмурился и шевелил загнутым кончиком тощего хвоста.
Вася тоже любил слушать гитарные переборы. Но его беспокоило то, что день ото дня струны звучали все печальнее. Вася догадывался, в чем тут дело.
Однажды он оказался в рулевой рубке один (Филипп зачем-то ушел на берег). Там стояли на палубе повернутые к стенке холсты. Филипп не любил, когда смотрят его работы без спросу. Но сейчас Вася не выдержал и повернул к себе ближний холст: вдруг на нем уже готовая (или почти готовая) картина «Мальчик и музыка»?
Но там был портрет.
Портрет девушки. Вася сразу узнал светловолосую Олю, которую видел с Филиппом на Каменном спуске. Оля знакомо улыбалась, и волосы ее будто шевелились.
Все стало ясно.
В тот же день Вася прямо спросил Акимыча:
— А что, Филипп влюбился, да?
Акимыч развел руками:
— Такая вот ситуация. Что поделаешь, парень он молодой, пришла пора…
— А почему грустный-то? Она его не любит, да?
— Непонятная история. То, вроде бы, встречаются нормально, а то не ладится у них… Филипп говорит: не хочет она, чтобы он провожал ее до дома, будто скрывает что-то. Живет она в каком-то Барашковом переулке, в доме номер девять, но ни разу не разрешила, чтобы Филя ее проводил до калитки. Или даже до этого переулка… Говорит: если хочешь, найди мое местожительство сам, в одиночку…
— Кокетничает, — понял Вася.
— Похоже, что так. А Филя никак этот Барашков переулок найти не может, и никто не знает, где такой… И решил Филя, что она дразнит его. Не принимает, как говорится, в всерьез. «Потому что, — говорит, — я коротышка, а она меня выше на полголовы и красавица. Зачем я ей нужен такой…»
— Зато он талантливый!.. Неужели она такая дура? И никакая не красавица, только волосы красивые…
— То-то и оно… А Филя в свою очередь чем плох? Борода что надо и глаза как у принца. А рост… подумаешь! Я ему говорю: знаменитый художник Борисов-Мусатов был горбун, а любовь его не обошла, потому что была в нем настоящая душа живописца. А француз Тулуз-Лотрек, великий импрессионист! Совсем уродливой был внешности, а женщины тоже по нему страдали… Разве дело в росте?