Коллекционер женщин
Шрифт:
Не особенно.
— И неужели никогда после убийства не испытывали растерянности?
Милая моя, за кого ты меня принимаешь? По-твоему, я убиваю людей пачками? Конечно, только тем и занимаюсь… в свободное время.
«Димка-невидимка» хмыкнул.
— Хорошо, сударыня. Убедили… Ну-с, принесли канделябр домой, помыли, почистили, спрятали…
— Чистила я, — поправила Настя. — Потом, через несколько дней. Таня совсем помешалась… Не знала, что делать.
— А вы знали?
— И я не знала. Но нужно же было
— Ладно. А к себе вы зачем принесли эту штуковину?
— Подсвечник? От греха подальше.
Хороший ответ.
— И не боялись?
— Боялась, — честно сказала «домохозяйка и гувернантка». — Но сестра же…
Добрая ты душа.
— И что же, так и собирались хранить сей ценный предмет среди кастрюль?
— Так и собиралась…
Белова всхлипнула.
…Где мои сигареты?
21 апреля, 5 часов 30 минут
…Вот и все.
Так и получается, господа присяжные заседатели, что в основе как самых добрых дел, так и грандиозных преступлений лежит пленительное, колдовское чувство, имя которому — любовь.
Опять меня на философию потянуло.
Однако и домой пора. Моль «вещала» всю ночь. Сколько сейчас — половина шестого? — а мы до сих пор у нее…
Я вытянула ноги, зевнула. Господи, устала-то как!
Настя смотрит выжидающе. Бедная: на кого она к утру стала похожа! Видели вы когда-нибудь сильно загоревшего альбиноса? Что-то наподобие этого представляла собой «домохозяйка и гувернантка» с опухшим от рыданий пунцовым личиком и заплывшими глазками.
Дима внимательно оглядел девушку с ног до головы и жалостливо произнес:
— К нам бы надо — так и не доедет ведь…
— К вам — всегда успеется! — отрезал молчавший до сих пор Миша.
М-да, на улицу юной леди, пока не обретет прежний — не сказать цветущий, но привычный — вид, лучше не выходить…
— Вот что, Настя, сделаем так: до вечера вы приходите в себя, возвращаете себе нормальный облик, а часиков, скажем, в пять мы заедем за вами. Проводите нас к сестрице.
Мадемуазель Белова покорно кивнула.
— Что с ней будет?..
— Спросите лучше, что будет с вами, милая девочка.
…Таким образом, «неблаговидные поступки», как и «обещали» возлюбленные мои косточки, наконец-то «разоблачены».
6 часов
Домой иду пешком. В гордом одиночестве. Возница мой возымел желание остаться у мольки. Это даже лучше: прогуляюсь, развеюсь.
На улицах пусто. Спят деревья. Спят дома. Спят люди. Проснитесь, люди; посмотрите, какое замечательное, свежее, прохладное утро!
Каблучки мои цокают по асфальту, и послушно вторит им гулкое эхо. Днем эхо прячется; его пугают шум, крики, гудки автомобилей. Оно просыпается ночью — но ночью скучно, не с кем играть,
Деревья тихо покачивают ветками, нежно шепчут что-то, но холодные капли росы, падающие с них, отгоняют сон, заставляют встряхнуться. И деревья сладко потягиваются, расправляя молодую веточку, каждый яркий, не запыленный еще листочек.
— Чив-чив! — Новый день, со своими заботами и радостями, начался и у птиц.
— Мяу! — утробно голосит голодный ободранный кот. Этому светлое время суток не сулит ничего хорошего.
— Киска, хочешь булку?
Не хочет. Киска хочет мясо, а мяса у меня, к сожалению, нет.
Лениво будят друг друга дома. «Старички», ветхие, с обшарпанными стенами, — у них бессонница, ревматизм, артрит; они переговариваются негромко скрипучими голосами. Панельная «молодежь» из бетона, железа и стекла просыпается шумно; сразу всеми своими окнами — удивленно, восторженно — встречает новый день.
Редкие хмурые, невыспавшиеся прохожие в плащах и легких пальто — по утрам холодновато — бредут мне навстречу.
Все заняты насущным, у всех дела. И только я иду «против течения» — навстречу солнцу, ветру, навстречу юному дню… домой. Спать.
6 часов 53 минуты
Даже переодеваться не стала; как была в костюме, только туфли сбросила — на диван и «Библейские холмы» в руки.
«За шестью трупами проход, изгибаясь, переходит в большое помещение, вход в которое завален чем-то похожим на заграждение. Надо было сначала убрать его.
Оказалось, что это были две деревянные четырехколесные повозки III тысячелетия до н. э. Колеса и края повозок…»
Опять будут сниться солдаты, запряженные в колесницы, Гомер среди воинов и Ксения в тоге.
Забавно: наибольший страх и какое-то смутное беспокойство вызывает древняя тога любимицы «известного бизнесмена». Ну и пусть.
Чуть было не сказала «спокойной ночи» — доброго утра тебе, Танечка.
14 часов 14 минут
Проснулась от голода. Вспомнила, что со вчерашнего дня у меня маковой росинки во рту не было… если не считать ночного кофе. От него, впрочем, толку мало.
…Стоп. Что-то еще хотела сделать, кроме скучного, но необходимого процесса приготовления чего-нибудь съедобного. Да, заполнить пустой лист — тот, который написал Голубков.
Что бы такое придумать? Ну, скажем, «от прежних своих показаний отказываюсь, так как давал их под страхом» — чего? Нет, не под страхом — «под давлением…». Опять не то.
Ладно, приберегу бумажку на крайний случай. Василия Семеновича, думаю, можно вытащить и без нее, ведь сие «творение божие» до сих пор утверждает, что утопил подсвечник в Волге.