Коллекционер
Шрифт:
— Не хотите?
Я отвернулся. Это было трудно, ведь она связанными руками обнимала меня за шею, и я не знал, что сказать, как ее остановить.
— Почему же? — спрашивает и вроде смеется надо мной.
Боюсь, я могу слишком далеко зайти.
— Но ведь и я могу.
Я понял, она опять смеется надо мной, издевается.
Я знаю, какой я, говорю.
— Какой же?
Не такой, какие вам нравятся.
— Разве вы не знаете, что бывают моменты, когда каждый мужчина становится привлекательным? Нет?
И как-то вроде потрепала меня по голове, ну,
Не знал до сих пор, говорю.
— Так в чем же дело?
В том, к чему все это может привести.
— Зачем думать о том, к чему это может привести? О Господи, что же вы, совсем ничего не понимаете?
И вдруг опять стала меня целовать, и губы приоткрыла, даже язык чувствовался.
— Вам неприятно? — спрашивает.
Ну, пришлось сказать, мол, да, конечно, приятно. Но я же не знал, что она на самом деле затеяла, и из-за этого все время нервничал, плюс к тому, что и так уже весь изнервничался, все эти поцелуи и всякое такое кого хочешь выбьют из колеи.
— Ну, поцелуйте меня. Не бойтесь. — И потянула мою голову вниз, к себе. Пришлось ее поцеловать. Губы у нее были очень приятные. Нежные.
Я знаю, я слабовольный. Надо было ей тогда же прямо сказать, чтобы перестала, что она ведет себя отвратительно. С ней я был слабовольным. Вроде и не хотел, а все делал против воли, вроде кто меня на аркане тащил.
Она опять прислонилась щекой к моему плечу, лица стало не видно.
— Неужели вы до меня ни с кем не целовались? Я — первая?
Глупости какие.
— Перестаньте же волноваться, не думайте ни о чем. И стесняться не надо, ничего стыдного в этом нет. — И опять лицо ко мне подняла, и опять стала меня целовать и глаза закрыла. Конечно, надо помнить, что она ведь хереса целых три бокала выпила. Ну, тут совсем уж такое получилось, что я прямо не знал, куда деваться. Я весь так ужасно возбудился, а ведь прекрасно знал (еще в армии от кого-то слышал), что если ты настоящий джентльмен, то должен держаться до самого главного момента, так что я просто не знал, как быть. Я подумал, она оскорбится, и постарался сесть попрямее, чтоб она ничего не заметила, и колени повыше поднял. Она отстранилась и спрашивает:
— Что-нибудь не так? Я сделала вам больно?
Да, говорю.
Она слезла с моих колен и руки свои связанные с моей шеи сняла, но все еще сидела очень близко.
— Вы руки мне не развяжете?
Я поднялся с дивана. Мне было так стыдно, что пришлось отойти к окну и сделать вид, что поправляю штору. Все это время она внимательно за мной наблюдала, встала на коленки на диване, на спинку оперлась и смотрит.
— Фердинанд, что случилось?
Ничего, говорю.
— Не нужно бояться.
Я и не боюсь.
— Ну, тогда идите сюда. И свет погасите. Пусть останется только огонь в камине.
Я сделал, как она хотела. Выключил все лампы, но вернулся и снова встал у окна.
— Ну идите же сюда. — И таким тоном зовет, что трудно не поддаться.
Я говорю, все это не то, вы притворяетесь.
— Вы так думаете?
Вы и сами это знаете.
— Ну как мне убедить вас, если вы даже
Я не двинулся с места. Я тогда уже понял, что все это — ужасная ошибка. Тогда она подошла к камину и встала перед огнем. Я уже не чувствовал возбуждения, только какой-то холод, вроде внутри у меня все замерзло. Удивительно. А она говорит:
— Давайте посидим у огня.
Мне и тут хорошо, отвечаю.
Ну, тут вдруг она подошла ко мне, взяла мою руку в свои и повела к камину. Я уступил, позволил ей это сделать. У камина она протянула мне руки и так посмотрела на меня, пришлось их развязать. Она сразу подошла близко-близко и опять меня поцеловала, ей для этого пришлось на цыпочки встать.
А потом она совершила свой самый отвратительный поступок.
Я глазам своим поверить не мог, она отступила на шаг от меня, развязала халатик, а под ним — совсем ничего. Стоит совсем голая. Я только взглянул мельком и сразу отвернулся, а она стояла так, улыбалась и ждала. Понятно было, ждала, чтоб я сделал следующий шаг. Подняла руки, стала шпильки из прически вынимать, чтоб волосы распустить. Это все специально, чтоб меня спровоцировать, стоит так, совсем раздетая, и тени на ней и блики от огня в камине. Я своим глазам не верил. Приходилось верить, конечно, только я никак не мог поверить, что это все на самом деле происходит, что это в самом деле она.
Это было ужасно, мне было нехорошо, я весь дрожал, и хотелось очутиться на краю света, подальше отсюда. Это было хуже, чем с той проституткой, ту ведь я нисколько не уважал, а с Мирандой не знал, куда деваться от стыда.
Так мы стояли у камина, она прямо передо мной, и тут она головой встряхнула, и волосы рассыпались по плечам, а я прямо сгорал от стыда. Что она дальше сделала, подошла поближе и стала стягивать с меня пиджак, потом галстук, потом стала пуговицы на рубашке расстегивать, одну за другой. Я был как воск у нее в руках. Потом стала стягивать с меня рубашку.
А я все думал, прекратите, прекратите, это все не правильно, это не то, но сказать вслух — воли не хватило. Я с ней был совсем слабовольный. Ну а дальше что было, дальше я оказался совсем раздетый рядом с ней, и она прижалась ко мне, обняла, только я весь застыл, будто это и не я вовсе, и она уже не она, а кто-то другой. Я знаю, я повел себя не так, как ведут все нормальные мужчины в таких случаях, я не сделал, чего от меня ждали, а она… не буду говорить здесь, как она себя повела, только я от нее в жизни такого не ожидал. Легла рядом со мной на диван и всякое такое, а у меня внутри все сжалось и ком к горлу подступил.
Из-за нее я выглядел полным дураком. И я знал, что она подумала, она подумала, вот почему я к ней всегда уважительно относился. Я хотел ей доказать, что могу, что не поэтому, что я по-настоящему ее уважал. Я хотел, чтоб она поняла, что я все это умею, только не хочу, потому что это унижает меня и унижает ее, что мы должны быть выше этого, потому что все это отвратительно.
Ну, мы лежали так довольно долго, молчали, и я представлял, как она меня презирает, считает, что урод какой-то.