Коллекционеры смерти
Шрифт:
Она на мгновение задумалась.
– Можно посмотреть?
Я вынул маску и протянул ее Денбери. Солнечный свет отразился бликами на стеклянных зубах и черной лакированной поверхности. Обведенные белым глазницы выглядели угрожающе. Она нерешительно взяла ее в руки и держала на расстоянии, словно чувствуя ее мрачную силу.
– Видимо, она хорошо бы смотрелась в твоем телеочерке о серийных убийцах и грязных коллекционерах. Финальный кадр.
Она вздрогнула и протянула ее мне назад.
– К чертям этот очерк. Уничтожь эту проклятую штуку, сожги ее.
Я отложил маску в
– Рожденная в огне умрет в море, – решил я, глядя на невысокое утреннее солнце над горизонтом. – А разве восход солнца не традиционное время проведения казней?
Я бросил последний взгляд на это жуткое творение, задаваясь вопросом: что за ужасы роились в сознании Фориера, пока он делал эту маску? Быть может, создавая ее слой за слоем, он следовал какому-то готовому образу и знал, чем завершится его работа? Или же он импровизировал, не имея определенной картинки в своем больном воображении?
Я сунул маску в затягивающийся шнурком мешок и скат: зал Денбери, что скоро вернусь. За углом дома я поднял на плечо свою байдарку и пошел к воде. Утро было тихим, безветренным, а поверхность залива – прозрачной и спокойной. Я собирался затопить маску на глубине за песчаными отмелями. Земля не смогла уничтожить ее уродство и силу; возможно, это удастся сделать воде.
Я привязал мешок к лодке и под плеск рассекаемой веслами водной глади проплыл в открытое море с четверть мили. Отцепив мешок, только теперь я сообразил, какой ой легкий и какой я идиот.
Я не взял ничего, что могло бы помочь ему уйти на дно. Папье-маше прибьет к берегу, как медузу. Вздыхая по поводу собственной глупости, я отвязал небольшой байдарочный якорь в форме гриба, вынул маску из мешка и положил туда якорь. Старый мучной клейстер, растворяясь в воде, привел в действие процесс разрушения: полоски бумаги и ткани на внутренней стороне маски стали отслаиваться, и она словно начала умирать. Я быстро сунул ее обратно, мысленно досчитал до трех – un, deux, trios– и выбросил все это за борт.
Мешок тут же пошел ко дну, и море поглотило последнее творение Трея Фориера.
Завершив это дело, я почувствовал неожиданное облегчение, плечи мои расслабились, спина распрямилась. Я не выходил в море с-тех пор, как было обнаружено тело Мари Гилбо. Сейчас я вновь испытал приятное чувство своей оторванности от земли и свободы плыть куда хочу. Я развернулся спиной к берегу и подналег на весла. В тридцати метрах впереди меня из воды выпрыгнула пара дельфинов – черных, скользких и блестящих. Я погнался за ними и, войдя в ритм, ощутил, как ровно и наполнено бьется мое сердце. Я словно проснулся от тяжелого дурного кошмара.
Я гнался за дельфинами уже две или три минуты, все глубже погружая весла и рыча от напряжения. Мышцы гудели, пот заливал лицо, ноя продолжал грести. Дельфины выпрыгнули снова, на этот раз гораздо дальше, и я сдался. Бросив весла внутрь, я почти
Глубоко вздохнув, я направил байдарку к берегу.
Сначала это показалось мне рябью на воде, возможно, оптическим эффектом или заблудившимся островком морских водорослей, причудливо освещенным косыми лучами восходящего солнца. Подплыв поближе, я увидел болтающиеся на поверхности разноцветные лоскутки и полоски. Я протянул руку и подхватил кусок раскрашенной ткани, с которого скатывались в воду белые капли мучного клейстера.
Сердце мое заколотилось. Я прыгнул за борт и, работая ногами, устремился ко дну сквозь всплывающие мне навстречу, похожие на стаю рыб, лоскутки материи. Маска безмятежно лежала на дне, и из ее раскрытого рта поднимались кверху цветные струи. Я схватил мешок, крепко прижал его к себе и ринулся вверх. Десятикилограммовый якорь, казалось, весил теперь все пятьдесят. Когда я вынырнул, легкие мои радостно взвизгнули; я бросил мешок в лодку, взялся за весла и поплыл с намерением отловить каждую полоску, какую только удастся найти.
Добравшись до берега и до своего дома, я позвонил в тюремную лечебницу, потом – непосредственно своему брату, попросив его устроить мне встречу с Треем Фориером.
Затем я связался с Денбери и сказал, чтобы она приготовилась к диким гонкам.
Глава 46
Всю двухчасовую поездку я пытался вслух анализировать ситуацию, в которой прошло наше с братом детство, когда любое слово или действие, даже самое безобидное, могло резко изменить настроение нашего вспыльчивого и взрывоопасного отца. Мы двигались по жизни в постоянном страхе, как слепые пловцы в кишащей ядовитыми змеями реке, ожидающие нападения со всех сторон сразу.
Иссушающая и неподдающаяся логике злость отца была направлена главным образом на десятилетнего Джереми. С годами я пришел к выводу, что объяснялось это их очень близким психофизическим сходством.
– Господи, Карсон, – прошептала Денбери. – Тебе же каждую секунду нужно было помнить об осторожности!
– Джереми было намного хуже; каждый день превращался для него в кошмар. Я думаю, что именно поэтому у него так обострены все органы чувств. В том мире, где он жил и продолжает жить, все включено на полную мощность, поэтому искажение действительности просто неизбежно. Соответственно, все его суждения и реакции гораздо более акцентированы, чем наши.
Мы приехали, прошли линию охраны и ворота. Доктора Праузе не было на месте, но нас уже ждали. В комнату к Джереми нас проводил охранник, который знал меня по прошлым визитам и был в курсе, что доктор Праузе разрешала мне при общении с братом определенную степень свободы. Охранник поднес руку к электронному звонку.
– Все как обычно, детектив Райдер? Оставить дверь закрытой, пока вы будете внутри?
– Да. Если я постучу, нужно будет подать мне это. – Я положил рядом с дверью свернутое белое пляжное полотенце и отошел в сторону, пока охранник набирал код замка. Денбери взяла меня под руку, и я повернулся к ней. – Ты волнуешься?